Но, должно сказать, в эту минуту д’Артаньяном руководило чувство более благородное и бескорыстное. Галантерейщик сказал ему, что он богат. Молодой человек догадывался, что у такого простака, каким ему показался Бонасье, деньги, скорее всего, были в руках жены. Но всё это не оказывало никакого влияния на чувство, родившееся при виде госпожи Бонасье, и корысть оставалась почти совершенно чуждой началу любви, за ним последовавшему. Мы говорим: почти, потому что мысль о том, что молодая женщина прелестна, умна и вместе с тем богата, не отнимает ничего у страсти: напротив, она её усиливает.
С достатком сопряжено множество аристократических мелочей, весьма выгодных для красоты. Тонкие и белые чулки, шёлковое платье, кружевной воротничок, хорошенький башмачок на ноге, яркая лента в волосах безобразную женщину не делают красивой, но хорошенькую делают прекрасной; не говоря уже о руках, которые от всего этого выигрывают. Руки, особенно у женщин, чтобы оставаться красивыми, должны быть праздными.
Кроме того, д’Артаньян, как уже знает читатель, перед которым мы не скрывали его состояния, не был миллионером, он лишь надеялся стать им когда-нибудь; но время, назначенное им самим для этой счастливой перемены, было довольно далеко. В ожидании его как грустно сознавать, что любимая женщина желает иметь тысячи безделиц, составляющих радость её жизни, и не иметь возможности дать ей эти желанные мелочи! По крайней мере, когда женщина богата, а любовник её беден, то она может сама приобрести то, что он не может ей предложить. И хотя при этом она обычно пользуется деньгами мужа, она редко бывает за это признательна.
Д’Артаньян, расположенный быть любовником самым нежным, был, пока что, друг весьма преданный. В любовных мечтаниях о жене галантерейщика он не забывал и своих приятелей. С хорошенькой госпожой Бонасье приятно было бы прогуляться по лужайкам Сен-Денис или пройтись по Сен-Жерменской ярмарке в обществе Атоса, Портоса и Арамиса, перед которыми д’Артаньян с гордостью похвастал бы своей победой. Но после долгих прогулок появляется аппетит, д’Артаньян с некоторых пор убедился в этом. Тогда они бы устраивали маленькие дружеские застолья, во время которых с одной стороны пожимаешь руку приятеля, а с другой – ножку любовницы. Наконец, в минуты трудные, в опасных случаях д’Артаньян являлся бы спасителем своих друзей.
А господин Бонасье, которого д’Артаньян толкнул в руки сыщиков, громогласно отрёкшись от него, и которого он обещал спасти? Мы должны сознаться нашим читателям, что д’Артаньян вовсе о нём не думал, а если и вспоминал, то говорил сам себе, что где бы господин Бонасье ни был – ему там хорошо. Любовь – самая корыстная из всех страстей.
Но пусть читатели наши успокоятся: если д’Артаньян забыл про своего хозяина или делает вид, что забыл, под тем предлогом, будто не знает, куда его отвели, то мы его не забыли и знаем, где он теперь находится. Но пока мы поступим как влюблённый гасконец, а к нашему доброму Бонасье вернёмся позже.
Д’Артаньян, мечтая о будущей своей любви, разговаривая с ночью, улыбаясь звёздам, шёл по улице Шерш-Миди, или Шасс-Миди, как её тогда называли. Так как в этих местах проживал Арамис, то ему пришла мысль навестить своего приятеля, чтобы объяснить ему, зачем он послал к нему Планше с приглашением тотчас же явиться в мышеловку. Если Арамис был дома, когда к нему приходил Планше, то он, наверное, поспешил на улицу Могильщиков и не нашёл там никого, кроме, может быть, двух своих товарищей, так что ни он, ни они не могли знать, в чём же дело. Такой переполох стоил объяснения. Вот про что громко рассуждал д’Артаньян.
Про себя же он думал, что это подходящий случай поговорить о хорошенькой госпоже Бонасье, которой были заняты все мысли его, если ещё не сердце. От первой любви нельзя требовать скрытности: она сопровождается такою великою радостью, что её необходимо излить, иначе она вас задушит.
Уже два часа, как парижские улицы погрузились во тьму и начали пустеть. На всех часах Сен-Жерменского предместья пробило одиннадцать. Погода была чудесная. Д’Артаньян шёл по переулку, где теперь проходит улица Асса, вдыхая в себя благоухания, навевамые ветром с улицы Вожирар, из садов, освежённых вечернею росою и ночной прохладой. Вдали раздавались, заглушаемые плотными ставнями, песни припозднившихся гуляк из расположенных кругом кабаков. Дойдя до конца переулка, д’Артаньян повернул влево; дом, где жил Арамис, находился между улицами Кассет и Сервандони.