Очевидно, у меня было такое лицо, какое бывает у лордов в шотландских замках, когда они вместо любимой жены вдруг обнаруживают в собственной постели привидение двоюродной бабушки в чепчике и папильотках. Я поскорее отвернулась к стене, чтобы женщина не заметила моего перепуганного лица. Значит, вот как. Значит, пока мы в кустах боролись с Горацием, дама спокойно встала и ушла. Те двое на мотороллере собирали себе листики — работа у них такая, а я навыдумывала черт те что, хорошо, что ни с кем не поделилась, вот была бы потеха.
И как могло мне прийти в голову такое безобразие — про убийство? Женщина сидела неестественно неподвижно, так, может, у нее привычка такая. Может, она медитацией занимается, для того и ходит одна в отдаленный район парка, чтобы никто не мешал.
Гораций уже стоял у лифта и посматривал на меня выжидающе: поехали, мол, скорее, я от тебя сегодня и так уже утомился.
Я поднялась к себе на четвертый этаж в растрепанных чувствах, полезла за ключами, а тут как раз на площадку с мусорным ведром вышла Раиса Кузьминична.
Наш дом, вернее, дом Валентина Сергеевича, в последнее время облюбовали богатые люди. Дом достаточно приличный, строился еще в такое время, когда люди умели работать и боялись жульничать. Планировка квартир — хорошая, потолки высокие, рядом — чудный парк. И хоть дом раньше считался «профессорским», то есть жила в нем преимущественно научная и творческая интеллигенция, но со временем выросли дети, кто-то разменялся, так что теперь многие обитатели дома легко согласились выехать в другие квартиры. Приходили и ко мне по поводу обмена, но об этом после.
А Раисе Кузьминичне повезло. Сын у нее неожиданно разбогател и вместо того, чтобы выезжать из дома, где они прожили много лет, он купил еще квартиру рядом, сделал шикарный ремонт и окружил мать заботой и импортной бытовой техникой. Однако кое-чего Раиса Кузьминична все же лишилась — общения с соседями. Народ теперь живет скрытный, понаставили дверей да замков, в гости на чашку чаю ни к кому не придешь.
Но Раиса не унывает, она ходит сидеть на лавочке к соседним домам попроще, а дома устроила наблюдательный пункт у окна. Таким образом она все обо всех всегда знает и, что характерно, охотно своими знаниями делится. И как-то само собой у меня с языка сорвался вопрос, кто же такая эта женщина в шикарном сером пальто, да одна ли живет, и почему никто не видит ее лица?
— Вот, в самую точку попала! — зашептала Раиса Кузьминична. — Живет одна, очень уединенно, ни с кем не общается. Да ведь она совсем недавно сюда въехала, уже после того, как Валентин Сергеевич преставился. — Раиса перекрестилась. — А ни с кем не дружит, потому что лицо изуродовано сильно, в аварию она попала, все лицо изрезано было стеклами.
— Да что вы говорите? — воскликнула я.
— Все точно, она специально и квартиру купила здесь, чтобы в незнакомом доме поселиться, чтобы никто не знал.
— И гуляет одна в парке…
— Вот именно! — обрадовалась Раиса.
— А что ж, никого у нее нет из близких?
— Вот про родных не знаю, — неохотно призналась Раиса, — врать не буду…
— Н-да, и сильно изуродовано лицо-то?
Такая женщина элегантная…
— Уж не знаю, а видно здорово, раз ни с кем не общается.
— Раиса Кузьминична, а откуда вы все это знаете? — не удержалась и полюбопытствовала я, но тут же поняла, что допустила вопиющую бестактность.
В самом деле, ведь не придет же мне в голову спрашивать фокусника, где он прячет голубей и кроликов, когда показывает зрителям пустую шляпу? И пока Раиса оскорбление поджимала губы, я протащила Горация в свою квартиру.
Все говорят, что выгляжу я на тридцать пять, но я-то знаю, что мне скоро сорок.
И еще много людей про это знают. Но в этом доме, доме Валентина Сергеевича, я живу недавно, поэтому смело могу надеяться, что соседи считают меня моложе, чем я есть.
Валентин Сергеевич Запольский был мужем моей матери. Я не могу назвать его отчимом, потому что женился он на маме, когда я уже была замужем за Артемом, так что вместе мы никогда не жили. Отца я помню плохо, мы жили с мамой вдвоем, пока мне не исполнилось семнадцать. И мать не решила, что настало ей время заняться своей личной жизнью. В доме замелькали поклонники, потому что мама была женщиной привлекательной даже в возрасте, как мне тогда казалось, а ведь ей было всего сорок, как мне сейчас…
Я была занята учебой и своими ухажерами, а мамулины поклонники понемногу отхлынули, осталось двое. Один — Игорь, кинорежиссер, творческая личность… Невероятно талантлив, — шептала мама, — и потрясающе хорош. Не скрою, было в нем что-то такое — мужественный профиль, открытая обезоруживающая улыбка, но я никак не могла отделаться от мысли, что все свои благородные позы он репетирует по утрам перед зеркалом, а все экспромты придумывает заранее. Я точно уверилась в своей правоте, когда как-то во время ужина пролила Игорю на брюки горячий чай. Он вскрикнул, сумел сдержать готовое вырваться неприличное слово, но во взгляде не осталось ничего благородного, и улыбка напоминала волчий оскал.
— Глупости, — возмущалась мать, когда вечером я поведала ей результаты своих наблюдений, — что же ему надо было плясать от радости, что ты его обожгла?
Дело было не в горячем чае, просто от неожиданности Игорь забыл про лицо, и сразу же проступило его хамское нутро.
— Ерунда! — сердилась мать. — Ты просто ревнуешь и не хочешь, чтобы рядом со мной был приличный человек.
Я возразила, что как раз этого-то я и хочу и поэтому настоятельно рекомендую ей приглядеться ко второму кандидату, которым и был Валентин Сергеевич. Человек он был очень приличный, воспитанный, образованный — профессор, между прочим, в Технологическом институте, но, как считала мама, обладал очень большим недостатком — был старше ее на десять лет.