— Прости меня, Гораций! — искренне расстроилась я.
«Что с тебя взять, с растяпы», — говорил его взгляд.
Хоть и выяснилось, что все, случившееся в Сосновке утром, мне показалось, желтую полицейскую куртку я почему-то не решилась надеть, а накинула мамин старый плащик, который она использовала, очевидно, с той же целью — для собачьих прогулок. Гораций так торопился, что даже обрадовался, что я не потащила его в Сосновку. Мы быстренько пробежались по пустырю возле дома и отправились домой. Возле лифта стоял мужчина — вроде бы я его уже видела на нашей лестнице пару раз, — очень аккуратный, весь отглаженный-отутюженный, коротко подстриженные светлые волосы с чуть заметной сединой, а лицо такое.., как бы обесцвеченное: очень светлые брови, очень светлые глаза.
Мой дуралей Гораций вообще-то не слишком игрив — все-таки возраст солидный, да и комплекция не та, и вообще ротвейлеры по природе своей скорее флегматики, но тут он то ли не догулял, то ли еще что ему привиделось, но только он вдруг с радостным лаем подбежал к этому белобрысому и встал грязными лапами на его девственно чистый светлый плащ. Сначала я онемела от неожиданности, потом потянула Горация за поводок, но пес стоял насмерть.
— Да оттащите же его! — прошипел белобрысый.
Не могу сказать, что он испугался, держался он спокойно, многие бы на его месте перетрусили: здоровенный ротвейлер, прыгающий лапами на грудь — это не для слабонервных. Пока я возилась, Гораций успел пару раз переступить лапами по плащу, и теперь белобрысый был вымазан основательно.
— Да что же это такое! — закричал он и оттолкнул Горация.
— Простите нас, Гораций вообще-то очень воспитанный, — каялась я, но голос мой звучал неуверенно.
— Я вижу, — с сарказмом отозвался белобрысый.
— Может, я смогу что-нибудь сделать с плащом? — неуверенно проговорила я.
— С плащом сможет что-нибудь сделать американская чистка, — наставительно произнес белобрысый.
Я хотела сказать, что оплачу ему чистку.
Потом посмотрела на плащ, и шикарные итальянские ботинки, они были абсолютно чистыми, хотя на улице грязновато после вчерашнего дождя. Стало быть, приехал на машине и оставляет ее на стоянке за домом.
Ну и черт с ним, не обеднеет, если лишний раз в чистку отдаст!
— Гораций, домой! — Я потянула пса по лестнице.
Пусть это белобрысый один едет на лифте, а мы, назло всем, пойдем пешком.
Не успели мы переодеться, то есть это я переоделась, а Гораций всего лишь снял ошейник и намордник, как раздался звонок.
Я чертыхнулась и глянула в глазок, и там увидела своего третьего мужа Олега. Сегодня, пожалуй, я не против была пообщаться с ним.
Я открыла дверь, и Олег сразу же попал в объятия Горация. Они обожают друг друга. Почему это делает Олег — понятно, он мучается угрызениями совести за то, что в свое время требовал Горация усыпить, поэтому очень к нему привязался, а вот почему Гораций так трепетно к нему относится — я в толк не возьму. Очевидно, у них духовная близость.
Сначала Олег осмотрел собаку, потом взглянул на меня и произнес прокурорским тоном:
— У вас с Горацием некормленый вид.
В квартире не пахнет обедом. Вам надо нормально питаться.
— Ты пришел, чтобы читать мне нотации?
Насколько я знаю, у тебя теперь есть собственная жена, вот ее и воспитывай, — по привычке к пререканиям ответила я, но сегодня это звучало как-то не всерьез, а так, по-обыденному.
— Жена тут ни при чем, — спокойно ответил Олег, — я не могу оставить тебя без присмотра, я несу за тебя ответственность.
С этими словами он прошагал на кухню и начал ревизию припасов.
— Собака должна правильно питаться, — дудел он, — это же ротвейлер, ему мясо нужно.
— Ну, уж Горация-то я голодом не морю! — возмутилась я. — Пусть только попробует он тебе наврать.
— Важно не только кормить собаку, важно, как ты ее кормишь, — закончил Олег, вынимая из морозилки что-то трудно опознаваемое. Он любит оставлять за собой последнее слово. — Ладно, ты можешь пока заниматься своими делами, мы тут сами разберемся, позовем тебя, когда все будет готово.
— Что будет готово? — Я почувствовала, что хочу есть.
— Сегодня жаркое по-мексикански! Вот я принес все ингредиенты — лук, перец зеленый и красный, помидоры, а мясо у тебя есть.
— Послушай. Я не против жаркого по-мексикански, но неужели у тебя нет других дел, кроме как таскаться ко мне и проводить время на кухне? — не удержалась я. — Ведь мы вроде бы развелись…
— У тебя портится характер, — спокойно сказал он, не желая обидеть, а просто отметил очевидный факт.
— Да таю я, характер у меня и так всегда был скверный. Естественно, когда женщина разводится с первым мужем, говорят — бывает, когда со вторым — ужасное невезение, а вот когда уж с третьим — тогда говорят, что мужчины тут ни при чем, это у нее самой что-то не то. Так что я уж как-нибудь проживу одна со своим скверным характером, не нужно меня опекать. Конечно, если ты беспокоишься о собаке…
— Иди уж, не мешай готовить!
Я потащилась в комнату, обиженно бурча себе под нос. Когда я проходила по коридору, в дверь снова позвонили. Видимо, по рассеянности после разговора с Олегом, я открыла, даже не глянув в глазок. В квартиру тут же ввалились двое красномордых мужиков и еще более красномордая тетка за пятьдесят.
Не так давно, уже после смерти Валентина Сергеевича, эта компания уже приходила ко мне по поводу обмена. Но тогда я была начеку и разговаривала с ними через дверь.
Собственно, и разговора-то никакого не было, я просто послала их подальше.
— Ну что, девонька, надумала меняться? — без всякого вступления завела тетка старую песню.
— Не собираюсь я ни с кем меняться! — Я пыталась вытеснить их на лестницу, но силы наши были неравны. Они постепенно вдвигались в квартиру, нагло осматриваясь и не обращая внимания на мое сопротивление.
— Ты это, не больно-то фордыбачься! — угрожающе пробасил коренастый мужичок. — У нас, фиалка-магнолия, все схвачено! Лучше по-хорошему договоримся, а то, сама понимаешь, что будет!
— Не понимаю и понимать не собираюсь! И вообще, вон из моей квартиры! — Я попыталась сказать это громко и решительно, но получился только жалкий писк.