Раздетый Никодим продрог, но уходить от ласкавшегося пестуна не хотелось. Мальчик чесал зверенышу за ухом… Медвежонок ласково урчал. Никодим проводил ладонью по животу, и пестун, раскинув лапы, валился на бок. «Слаще меда, вижу, ласка тебе, свиненышу…»
Медвежонок явно соскучился о друге. От сидения на корточках ноги у мальчика затекли.
— А ведь мне пора, Бобошук, давно пора…
Но медвежонок терся головой о грудь Никодима, старался просунуть холодный нос в пазуху, под рубаху.
В неплотно прикрытую дверь Настасья Фетисовна слышала разговор сына со зверем, и улыбка не сходила с ее лица.
— Однако будем прощаться. А ну, давай лапку! Лапочку дай, Бобоша! Да правую, правую дай, — экая необразованность…
Скрипнула дверь. Настасья Фетисовна тихонько засмеялась и отвернулась к окну.
Никодим шмыгнул на полати.
Настасья Фетисовна в сумку Никодима положила два горячих, дымящихся калача. Запах свежевыпеченного хлеба наполнял избу.
Так рано и так заботливо она всегда собирала мужа. А вот теперь мать собирала его, Никодима. И не отец, а уже он завтракал, когда за окном еще чернела ночь. Мальчик взглянул последний раз на белеющее в сумраке лицо больного, на мать и тихонько сказал:
— Ждите меня к ночи, мама! А медвежишку я, пожалуй, с собой возьму…
Никодим тихонько открыл дверь. Пестун, казалось, только и ждал появления мальчика. Он завозился на подстилке, поднялся и захромал навстречу.
— Ну, как ночевал, друг? А ведь я надумал тебя с собой на покос взять. Скучно тебе одному здесь будет…
Медведь лизнул руку мальчика.
— Обрадовался, дурашка! Повремени чуток — я медишку для тебя прихвачу…
Никодим положил в сумку осотинку меду, перекинул винтовку через плечо, взял косу, и они вышли.
Густо-синее небо в звездах. Похожий на скалы, на зубчатые стены волшебного замка, чернел, громоздился за рекой лес, и сквозь узорные ветви его сверкал золотой рог ущербленного месяца. Россыпью переливался Млечный Путь. Волны речонки, залитые фосфоресцирующим серебристо-голубым светом, казались живыми. Переплеск их напоминал мотив знакомой песни. Воздух был свеж и хрусток. Сладко и тонко пахло можжевельником, грибами, лесными травами, тронутыми первым инеем.
— Хорошо, Бобошонок!
Маленький хозяин в этот первый свой выход на тяжелую работу был настроен необыкновенно бодро. Узенькой тропкой он направился через луговинку, где паслись мерин и Чернушка. Пестун увидел их, остановился на тропинке и стал шумно нюхать воздух. Глазки его сверкнули. Он испуганно оглядывался, и по всему видно, что звереныш не прочь удрать в сени.
Заметил медвежонка и конь — насторожил уши и захрапел. Чернушка тоже перестала щипать траву и угрожающе наклонила рогатую голову.
— Вы что же это, друзья! — укоризненно закричал мальчик. — До каких пор крыситься друг на друга будете? Пузан! Бобошка! Идите сюда! — приказал он, но ни лошадь, ни медвежонок не двинулись с места.
Никодим бросил косу, достал из сумки кусок хлеба и осотинку меду…
— Цав, цав, Бобошенька! — протягивая в правой руке пестуну мед, манил мальчик, а в левой протянул хлеб мерину и тоже подзывал его: — Иди, старый хрычище!..
Первым преодолел робость пестун: мед влек его неудержимо. Припадая на больные ноги, он приближался к мальчику.
— Пуза! Пузанька!.. — уговаривал мерина мальчик и тихонько подвигался к коню.
Наконец и лошадь почуяла хлеб, медленно двинулась навстречу. Никодим дрожал от нетерпения. Медвежонок подобрался близко и смешно вытягивал губы, но мальчик отодвинулся еще дальше.
Чернушка стояла, словно высеченная из гранита.
Наконец и мерин, и пестун вплотную приблизились к Никодиму. Мальчик всунул мерину хлеб в губы. Медвежонок слизнул мед с ладони Никодима. Конь начал перекатывать хлеб на остатках зубов.
— А теперь, Бобон Вахрамеич, и на покос! Посторонись-ка, Пузан!
Никодим отогнал мерина с тропинки, взял косу, и они пошли. Пестун все еще боялся лошади, шел, поджимая зад, словно ожидая удара. Он озирался то на мерина, то на Чернушку с выставленными рогами.
Глава XXXIV
Работая, охотясь, собирая ягоды и грибы, Никодим не переставал наблюдать жизнь тайги. В лесу он отмечал все новости и происшествия в жизни зверей и птиц: кто кого съел, у кого прибавилась или убавилась семья. От острого глаза молодого следопыта не ускользало ничто.