Слушая, Дроздов приподнимался на цыпочках, вдавливаясь подошвами унтов в плитки снега. Этими плитками, словно паркетом, был выстлан весь пол под куполом.
Постучал указательным пальцем по стержню и Шевырев.
Подождал. Его стук оказался совершенно безмолвным: ни звука, ни эха.
Убедившись в постоянстве этого безмолвия, Шевырев сделал вид, что оно ему нипочем, спрятал все пальцы, кроме одного, в карманы и спросил:
— А объем?
— Всего сооружения? — догадался Дроздов. — Сию минуту! — И стал рисовать в воздухе самое общее расчетное выражение в интегральном виде объема эллипсиса, и по мере того, как он рисовал, оно отображалось в вершине купола.
Шевырев, окончательно преодолев неловкость, задрав голову кверху, рассмотрел это выражение и одобрил его:
— Здорово! Здорово, Алеха, скажу тебе!
Как будто он что-то понял. Потом Шевырев задумался. Еще раз окинул купол внимательным взглядом.
— Прихожей нет. И санузел совмещенный, да?
— Чудак! В этом здании люди испытывают совсем, совсем другие потребности!
— А-а-а-а... А это у тебя зимний сад? — и Шевырев указал на хилую елочку, незаметно примостившуюся у стены купола.
— Идея сада есть, есть идея. Но... Практических забот слишком много: поливать, удобрять и прочее.
— Тогда ты вот что, Алеха, — попросил Шевырев, — постукай еще раз?
Дроздов снова согнул палец вдвое и снова постучал по металлу, и звуки возникли теперь еще более музыкальные, и очень скоро они стали отзываться эхом.
— Здорово? А? — утвердительно спросил Шевырев.
— А! — подтвердил Дроздов.
— А? — спросил Шевырев после паузы.
— А! — подтвердил Дроздов, а его голос устремлялся на поиск своего собственного эха и был столь близок к этой удивительной, к этой невероятной находке, что казалось, будто вполне может и не существовать то «почти», которое отделяет замысел от воплощения, поиск самого себя от самого себя, звук от эха. «Почти» стремительно сокращалось до едва мыслимого минимума, будучи еще слышным и только чуть-чуть уловимым, оно исчезало как бы на глазах, можно было наблюдать и словно даже видеть это исчезновение «почти».
Конечно, имел место элементарный случай: только одному звуку в один какой-то миг, может быть, суждено было догнать себя в своем отражении.
Конечно, явление имело место в искусственных условиях стеклянного купола.
Но ведь и электрический двигатель тоже начался с лейденских банок, тоже с того мгновения, когда между двумя полюсами впервые промелькнула искра?! Тоже со случая!
Важно было, чтобы был случай. Будет крохотный, ничего не значащий случай, будет и всеобъемлющий принцип. Не будет случая — откуда появиться принципу?
И этот один миг, в который должен был произойти один случай, с одним звуком и с одним эхом, уже торжествовал, и у Дроздова перехватило дыхание, а Шевырев, не угадывая ничего, ничего не ждал и не предвидел, и, довольно широко открывая рот, упорно порывался что-то сказать.
Можно было поручиться, что Шевырев скажет глупость, и это в тот миг, когда должны были смолкнуть все мудрейшие слова, чтобы не спугнуть маленький, слабенький, но единственный и выдающийся случай!
Дроздову пришлось протянуть правую руку и закрыть ею шевыревский рот, а левой подтянуть к себе Шевырева за ухо и на скорую руку шепотом объяснить ему хотя бы кое-что:
— Шевырев! Это же явление — звук догоняет себя! Что это значит для мира? Нечто догоняет самое себя? Понимаешь? Вот-вот догонит! А тогда, может быть, и я догоню самого себя, свою природу, свой замысел! Понимаешь, Шевырев?! Пойми, Шевырев!
— А-а-а! — завопил Шевырев, ему показалось, будто его ухо слишком сильно защемлено между пальцами Дроздова.
Ему даже и этого не показалось. Он просто так завопил, без всяких показаний.
— А я постарше тебя, товарищ Дроздов. И не позволю...
И тут настала тишина, о которую невозможно было не споткнуться, о которую споткнулся даже Шевырев.
Когда они перемолчали эту тишину, Дроздов сказал:
— Личные интересы для тебя превыше всего, товарищ Шевырев! Шевыревы еще до сотворения мира тормозили прогресс...
Шевырев тоже прислушался к тишине, должно быть, что-то очень немногое понял и попросил:
— Постучи еще раз?!
— Чудеса не повторяются, товарищ Шевырев.
И ради доказательства Дроздов все-таки постучал, и был звук, и эхо тоже было, а чуда уже не было.
Был срок наблюдений.
Термометр показывал 42,3° ниже нуля, а термограф 42,4°.
Барограф 804 миллибара.
Гигрометр 58 процентов.
Анемометр 9,8 метра в секунду.