— А кто это «мы»?
— Мы это все
— Скажите, как вас зовут?
— Нас много
— Вы добрые?
— Нас много
— Вы злые?
— Нас много
— Вы умные?
— Нас много
— Паршивцы!
— Нас много нас много нас много
Голос множества был ничем не примечательным голосом ничем не примечательного человека, с незначительной хрипотцой. Хрипотца соответствовала только что пропущенным ста пятидесяти граммам. Однообразная интонация все время была лишена каких бы то ни было оттенков, кроме разве служебно-возвышенного.
— Спойте какую-нибудь песню, марш или лирическую?! — попросил Дроздов.
— Мы не поем
— Ну, тогда продекламируйте. Из классиков или из современных поэтов. Кто вам больше нравится?
— Мы не декламируем
— Не может быть, вы такие дружные, такой безупречный коллектив!
— Мы не дружные мы не знаем друг друга
— Это удивительно!
— Мы все одинаковые и нам нечего знать друг о друге
— А почему вы все произносите совершенно одинаковые слова?
— Потому что мы все знаем слова только для всех
— Ну, если так, я буду задавать темп, вы же все будете произносить все слова для всех... Начали! И-и-раз! И-и-два! И-и-и-три!.. — Дроздов принял позу дирижера, вставил в глаз стеклышко, словно это был монокль, и стал взмахивать рукой, а весь ансамбль стал стройно, однако же совершенно беззвучно маршировать по кругу. — В чем еще дело? — требовательно спросил Дроздов: — Почему все молчат? Может быть, все хотят играть в бирюльки?
— Мы не хотим играть в бирюльки мы вообще не хотим играть мы хотим откашляться
— Так бы и сказали!
— Так и говорим — ответили крохотные Шевыревы, без команды остановились, как по команде, откашлялись, сплюнули и заявили Дроздову: — Теперь давай давай
Дроздов дал дирижерский взмах, крохотные Шевыревы снова двинулись по кругу, и снова ни звука.
— В чем дело, черт побери?
— Мы забыли высморкаться
— Валяйте! Может быть, вы все забыли еще что-нибудь сделать?
— Пока что ничего не забыли давай давай
— И-и-раз! И-и-и-два! И-и-и-три!
Шагая по кругу, крохотные Шевыревы все тем же странным, не песенным, не декламационным, но и не разговорным голосом громко произносили:
Мы песчинки мы капли мы снежинки
Нас много
Мы пустыни мы океаны мы метели
Нас много
Мы молекулы мы листочки мы клеточки
Нас много
Мы камни мы деревья мы люди
Нас много
Мы живые мы мертвые мы живые и мертвые
Нас много
— Ну и что из этого? — спросил Дроздов, утомившись от непривычной для него дирижерской деятельности.
— Все из этого — ответил ему хор все тем же голосом одного человека, сию минуту пропустившего сто пятьдесят граммов.
— Черт с вами, откашляйтесь еще раз! Быстренько!
Голос откашлялся.
— Высморкайтесь! Вот так. Давайте дальше. Раз, два, три, четыре, пять...
— Мы раз два три четыре пять — подхватил круг крохотных Шевыревых и, замаршировав в том же безукоризненном порядке, продолжил дальше: — Мы семьдесят семь триллионов плюс эн в тысячной степени
Мы бесконечность даже если из нас извлекут корень тысячной степени
Мы это мы потому что нас много
Нас много потому что это мы
Нас много
— Слушайте все, — сказал Дроздов, когда закончился и этот куплет, — слушайте, ребята, а куда бы мне от вас деваться?
— А зачем тебе понадобилось куда-то деваться — ответили ему вопросом, опять-таки лишенным вопросительной и всякой другой интонации и даже знаков препинания. — Ты лучше подойди-ка к нам подойди дитя
— А это зачем — подойти? К вам? — почти что конфиденциально спросил Дроздов у одного из крохотных Шевыревых.
— Как это зачем — удивился тот без удивления. — Чтобы избавиться от некоторых трудных мыслей. Чего там от некоторых — от всех трудных
— Да ну-у?
— Конечно! Надо ведь быть только немного меньшей величиной, чем обыкновенный человек, чтобы отвечать на любой вопрос: «Что за вопрос?» А если хочешь, и по-другому: «Пошел к черту!»
Дроздов, поколебавшись, подошел.
— Вот сюда — показал позади себя каждый крохотуля Шевырев.
Испытав не то моральное, не то какое-то другое неудобство и замешательство, Дроздов зажмурил глаза и встал в круг, сказав при этом:
— Надо бы откашляться...
Но круг уже начал свое движение. «Против часовой стрелки! — подумал Дроздов. — А я и не заметил этого, не обратил внимания, когда смотрел со стороны. Ну, это уже гораздо лучше, чем против, а не по часовой!..»
— Надо бы высморкаться! — еще сказал он вслух, но таким голосом, который сам по себе уже подразумевал, что его не услышат.
Торопливо и неловко измельчая шаг, Дроздов шел по кругу.