Бежали, бежали, бежали из тундры. Из пространства, в котором, казалось ему, никого не могло быть — ни отцов, ни матерей, ни сестер, ни братьев, никаких одушевленных и неодушевленных предметов.
Дроздов вздохнул и пошевелился. Рядом с ним был кто-то. Не открывая глаз, он стал двигать рукой, еще и еще,
Нащупал что-то мягкое и спросил:
— Ты кто?..
— Я — Оська! — услышал он ответ.
Дроздов не поверил.
— Ты кто?
— Я — Оська!
Дроздов снова не поверил, а приблизил руку к своему лицу и стал открывать себе глаза — ресницы были запаяны у него тонкими полосками льда.
Он долго держал руку на глазах, на одном и на другом, покуда эти полоски не растаяли. Тогда он увидел, что рядом с ним лежит человек. В белом, с черными пятнами гусе.
Огромный бык тоже лежал рядом, с другой стороны он тоже грел Дроздова, вытянув шею далеко вперед, положив ее, придавленную тяжелыми рогами, на землю. Бык внимательно смотрел на Дроздова и что-то думал о нем.
Были и другие олени, были нарты, было немножко светлого неба среди темно-серых туч.
Дроздов был прикрыт оленьими шкурами.
— Ты кто? — спросил он снова.
— Говорю: же, Оська! — ответил ему человек.
Дроздов с трудом сел, осмотрелся и сказал:
— Так... — Потом заглянул в пестрый капюшон, там оказалось лицо мальчишки. — А где другие? — спросил он.
— А других нету. У тебя других тоже нету, да?
— Мои далеко, — ответил Дроздов.
— Мои, однако, тоже. Я, сказать правду, вдвоем ехал. Вдвоем рыбу в комбинат вез. Я, а еще старик, Няги звать. Няги на фактории остался. То ли хворать остался, то ли помирать, не знаю. Он остался, я один поехал. Тебя как звать?
— Алексей, Алексей Дроздов.
— Олешка, значит. Рыбы хочешь, Олешка?
Рыбу ели — Оська не торопясь, отрезая ножом кусочки строганины около самого рта, Дроздов торопливо, ухватив большую рыбину, грыз ее со спины.
Оська спросил, жуя:
— Олешка?
— Ну что?
— Английским языком говорить умеешь? Я умею!
— Врешь?! — удивился Дроздов.
— Зачем врать-то: уан, ту, тси-и...
— И дальше?
— Дальше не знаю. Дальше Ван Ванович знает.
— Кто такой?
— Учитель.
— Долго ты учился, Оська?
— Три зимы, однако. Не сказать, чтобы с осени и до самой до весны, а все ж таки три зимы. И почто это английские люди «три» на «тси» перелицевали, а? Не знаешь?
— Как тебе сказать...
— Не знаешь, значит.
Седогрудый бык слушал беседу, изредка поднимая голову и поглядывая по сторонам. Отфыркивался.
— Погибать будем или нет? — спросил Дроздов.
— Беды хватим, сильно хватим, а погибать неохота.
— Ты, Оська, оптимист.
— Кто? Как сказал?
— Рисковый человек, хочу сказать.
— Не сильно рисковый. Но который раз бываю.
— А в этот раз?
— В этот — сильно рисковый. Поехал на риск, и, гляди-ка, нас двое получилось. Был один, стало двое!
— Двое — это тебе зачем?
Оська стал соображать:
— Оленей запрягать-распрягать умеешь, Олешка?
— Нет. Не умею. Разве что распрягать.
— А ведь худой ты парень, однако. Оленей запрягать не умеешь?! Английскими словами считать не умеешь. Ты вот что, Олешка, ты людей спасать любишь, нет?
— Я люблю. А ты?
— Не шибко.
— Почему это? — удивился Дроздов.
— Хлопотно слишком... Я вот немецкими словами считать умею: айн, цвай, драй!
— Дальше?
— Дальше-то Ван Ванович умеет. Однако, до ста умеет. Может, до самой до тысячи.
— На португальском языке не считаешь, Оська?
— Про Вана Вановича не скажу. Тот мно-ого счету знает. И по-разному. — Оська задумался, а потом спросил: — И почто ты живой остался, Олешка, по сю пору? Непонятно. Секрет знаешь?
— Знаю.
— Ну-ка, ну-ка?
— Как тебе объяснить? Я фантазирую. То есть возьму вот и увижу в тундре своих друзей. Увижу самолет. И разные другие вещи. И понятия. А тогда тундры вокруг меня и вовсе нет...
— А что есть?
— Ну, какой-нибудь остров. Какая-нибудь земля какого-нибудь человека.
— Ты гляди, хитро как придумал, а?! — удивился Оська. — Тебя этому в котором классе учили?
— Сам научился.
— Ты гляди! — снова покачал головой Оська. — Ты гляди-ка! А ну придумай, будто ты оленей хорошо запрягать умеешь?
— Это — не могу!
— Ну, что-нибудь еще придумай сделать. Самую хорошую дорогу на факторию найти. Либо выбрать самого худого оленя, чтобы его сейчас на мясо и зарезать.
— Это у меня не получится, Оська...
Оська стал поглаживать шерсть оленьей шкуры, под которой они лежали.
— Плохо? — спросил у него Дроздов.
— Чего это?
— Что я только выдумывать умею, а делать — нет?
— Может, плохо, а может, вовсе хорошо...
— А почему это может быть хорошо?