Пурга сгущается, заполняет все, ничего не видно, и профессор отворачивается от окна.
Между тем уже пять часов, уже наверняка пять, и профессор и слушатели приготовились услышать звонок.
Но звонка нет.
— Метеорологическое предупреждение по поводу возникновения пурги, то есть ее прогноз, не представляет особых трудностей... — продолжает профессор.
А звонка нет.
— Другое дело — определить заранее ее фронтальное распространение, а также интенсивность...
Звонка нет.
— И особенно ее продолжительность... Это — очень трудно! Звонок.
Неподалеку от блистающего стеклянным куполом здания Обсерватории начинаются и сбегают вниз по склону улицы города. Они хорошо просматриваются сверху: пешеходы, милиционеры, автомашины, троллейбусы, домики и дома — окна и двери, арки...
Видит профессор и сине-мраморное полированное небо, и море, которое, все гуще синея, уходит вдаль и ввысь, к своему горизонту, к слиянию с небом. Море покрыто крапинками, а каждая крапинка — это чья-нибудь лодка, видит он и белые пятнышки, а каждое пятнышко — чей-нибудь парус... Вершины моря не достигает уже никто, ни одна лодка, ни один парус, и там, недолго побыв наедине с самим собою, море становится сначала очень синим, а потом его синяя чистота встречается с синевой неба и от этой встречи происходят ослепительные блеск и сияние, кажется, будто сияет ледник, а может быть, огромный купол, стеклянный или из какого-нибудь другого материала, тоже твердого и прозрачного, как стекло.
Выше этой сияющей морской вершины нет ничего, и вершина моря неподвижно вздымается над берегом, над склоном, над зданием Обсерватории, над всей землей, а вся земля беспокойно шевелится у ее подножия, шевелится деревьями, троллейбусами, пешеходами, милиционерами и крохотными точками небесных птиц.
На редкость отчетливо видел все это сегодня вокруг себя профессор Алексей Алексеевич Дроздов, все это, что было рядом, что было далеко-далеко, что напомнило ему тот искусственный приморский город, который он когда-то создал в тундре, под стеклометаллическим куполом, а потом призвал под купол Тонечку Белову и показал ей свое творчество. Но двигался он среди этого нынешнего, такого отчетливого мира тяжело и безотчетно, испытывая на себе неизвестные прежде могучие силы Земного притяжения.
Профессор обиделся — со стороны всего этого сияющего мира было невежливо воздействовать таким образом на своих обитателей, — но потом он понял, что это воздействие относится только к нему, к нему персонально.
Это профессора озадачило, и в следующую минуту он подумал, что, вероятно, таким образом Земля выразила свое неудовольствие его существованием, может быть, она была задета его нынешним, слишком обостренным зрением, а может быть, и всей его жизнью, в течение которой он так много учился сам и так много и долго учил других изучать, устраивать и в корне переустраивать ее — вот эту самую Землю.
Размышляя в этом направлении, профессор достиг проходной будки.
— Приветствуем вас, Алексей Алексеевич! — сказал ему от своего личного имени, но почему-то во множественном числе вахтер Адриан Самсонович и, сказав так, с видом очень усталого человека распахнул перед профессором двери проходной, а потом еще указал и на телефон: — Супруга сильно просили позвонить!
Медленно профессор набрал номер.
— Когда тебя ждать? — спросил в трубку уравновешенный женский голос.
— Иду, иду, дорогая!
— Поточнее, дорогой. Обед готов и ждет тебя!
— Иду...
— Кстати, ты сегодня опять плохо спал. Нам надо посоветоваться с невропатологом. С Аркадием Васильевичем, а лучше с Николаем Константиновичем!
— Так мы и сделаем, дорогая...
А какие-то ударные звуки все время мешали профессору, заглушая голос в трубке. Он оглянулся. На стене как раз за его спиной висели часы-ходики, старые, со стершимся циферблатом, вместо гирь у них были подвешены заржавленные и, должно быть, тяжелые чайки.
— Непонятно... — сказал профессор.
— Это насчет времени непонятно? — догадался Адриан Самсонович, стоя в дверях проходной и обмахивая форменной фуражкой расстегнутую грудь. — Время у нас в проходной, правда что, сильно звучит...
Профессор вздохнул и, прикрыв одно ухо рукою, стал продолжать разговор.
— Ты странно вел себя сегодня ночью, — говорил ему уравновешенный голос. — Какую-то старую детскую тужурку достал из шкафа. И где только нашел и как это она сохранилась? Какие-то старые-старые, северные-северные фотографии. Мило, конечно, припомнить нашу юность, но ведь здоровый и непрерывный сон — прежде всего!