— История нам не простит, если мы...
Оська положил руку на плечо Боцманова.
— Объясни, пожалуйста, что происходит? Главное — чего не простит история?
— А это очень просто, — сказал Боцманов. — Поскольку просто все великое. Вслушайся внимательно. Вслушался? Ну, вот, наш не раз отмеченный коллектив создает искусственную землю! Конкретно — он создает остров Эс! Дошло? Ну, а теперь ты, пожалуйста, не теряй чувства историзма! С сегодняшнего дня — не теряй!
— Не потеряю... — заверил товарища Боцманова Оська.
В открытом море шел корабль — быстрый и белоснежный, строгих очертаний.
Палубы корабля были усеяны бесчисленными каплями росы, и с солнечной стороны каждая росинка на свой собственный лад отражала солнце, со стороны же теневой, то есть с левого борта, все росинки казались матово-ледяными.
Совсем недавно по палубе правого борта кто-то прошел от кормы к носу и оставил на росе следы продолговатых ботинок, с левого борта кто-то прошел тоже, там остались странные следы — округлые и неровные.
С правого борта прошел Дроздов, а с левого Оська.
Дроздов был в летнем костюме, в соломенной шляпе и в остроносых туфлях, а Оська — в форменной тужурке с золочеными пуговицами, в меховой шапке и в оленьих кисах, кисы и оставили эти странные следы на палубе левого борта.
Дроздов и Оська сошлись на носу.
— Смир-р-рна! Равнение на Оську! — подал команду Дроздов.
Потом они встали рядом, облокотились на поручни и стали смотреть вдаль...
Корабль шел по курсу, на его палубах вздрагивали капли росы. Их по-прежнему было множество, этих капель.
— Оська, ты почему сюда явился? — спросил Дроздов.
— Дела! — пожал плечами Оська.
— Какие?
— Там видно будет...
Помолчали.
— Ты совсем не меняешься, Оська! Сколько лет прошло, а ты все такой же!
— Как это — такой же? — удивился Оська, — Куртки же на мне не было по сей день. И шапки вот этой тоже. Тем более бинокля.
— Ну, разве в этом смысле... — вздохнул Дроздов. — А вот я изменился за эти годы. И даже сильно.
— А в каком смысле?
Дроздов неопределенно пожал плечами, а Оська, не настаивая на четком и определенном ответе, сказал:
— Там видно будет? Да?
— Вот именно! — согласился Дроздов.
Помолчали...
А вскоре стало видно, что на волнах покачивается проходная будка, очень похожая на ту, которая стояла у ворот Обсерватории.
Все проходные будки мира как две капли воды похожи друг на друга: крохотный домик, узкая дверца и квадратное окошечко.
Но эта имела строго индивидуальные черты — не внутри, а снаружи, прямо над нею висел огромный транспарант: «Пропуска предъявлять в развернутом виде».
Из окошечка будки показалась чья-то голова, потом окошечко закрылось, а открылась дверь, и Адриан Самсонович при форме и во весь рост появился на пороге.
— Приветствуем Алексея Алексеевича! — сказал он, глядя на корабль, но не обратил при этом ни малейшего внимания на то, что на борту корабля присутствовало еще одно лицо, то есть Оська, что Оська был в форменной тужурке с якорями, в солидной меховой шапке под пыжик и с биноклем.
Дроздов свесился через борт и снял шляпу.
— Конечно, Адриан Самсонович, нас много, а вы один...
— Пропуск забыли? — спросил Адриан Самсонович.
— Я-то Дроздов, я-то Алексей Алексеевич, при вас и докторскую успешно защищал, Адриан Самсонович! Когда вы уже трудились на посту. Хотя, конечно, нас много, а вы...
— На пенсию! И когда только дождусь! — ответил Адриан Самсонович.
— Действительно... А я Дроздов, Алексей Ал...
— А это? — и Адриан Самсонович широким жестом показал на щит, который с помощью двух понтонов покачивался на поверхности моря.
«Правила оформления и предъявления пропусков: а) коллективных, б) индивидуальных, в) экскурсионных, г) специальных, д) неразборчиво» — можно было увидеть на щите крупно. Ниже несколько мельче в количестве двадцати семи следовали конкретные пункты «Правил», еще несколько ниже и еще несколько мельче были опубликованы одиннадцать «Примечаний» к двадцати семи пунктам.
В разговор вмешался Оська и сказал:
— А ведь вас, дорогой Адриан Самсонович, можно провести с коэффициентом один двадцать девять. За вредность производства. Если постараться! Точно говорю! Ведь вы, дорогой Адриан Самсонович, уже сколько лет считаете по коэффициенту один двадцать один, а это, можно сказать, непростительная ошибка! Один двадцать девять за вредность производства, — вот, дорогой Адриан Самсонович, ваш кровный коэффициент!
Лицо Адриана Самсоновича медленно, но верно приобретало то выражение, с которым золотоискатель нечаянно находит слиток весом шестнадцать килограммов четыреста пятьдесят пять граммов.