Это потому, что Николай Константинович — это святой нашего века и уж, во всяком случае, — толстовец, никак не менее!
Конечно, надо бы все-таки показаться Николаю Константиновичу, толстовцу-невропатологу, пожаловаться на плохой сон и еще на что-нибудь...
Он бы, конечно, понял профессора Дроздова.
А кроме Синего Моря и Белого Корабля, двигатели которого работали в ритме, напоминающем работу предсердий и желудочков, вокруг были еще прозрачно-голубая атмосфера и желтое, средних размеров солнце...
— Замешивай! — сказал Оська. — Замешивай, Олешка, мне с твоего замеса неизменно везет!
Дроздов перемешал на гладкой поверхности палубного столика тоже гладкие костяшки домино, и они начали новую игру...
— Зачем ты, Олешка, с самого начала тройку бил? А? — говорил Оська, сосредоточенно думая. — Не надо было с самого начала тройку бить... Нисколько не надо!
— Для меня все-таки самое главное, Оська, еще сколько-нибудь лет провести в кругу семьи и родного коллектива. Несколько лет, а там видно будет...
— А у меня с самого начала четыре дублета было! — ответил Оська. — И я бью пятерку! Вот так! А твое предложение, Олешка, надо провентилировать. Без вентиляции нельзя! Потому что семейный круг и родной коллектив — это серьезно!
— Надо! — согласился профессор Дроздов. — Я думаю, товарищ Боцманов поддержит. Местком будет «за». Главк — «за» тоже. К заму обращаться не будем, не его компетенция. Ректорат...
— По линии ректората вполне может случиться тайное голосование! — заметил Оська. — Вот я вышел в дамки! А вот я закрыл тебя пустышками. И справа и также слева!
— А можно сделать голосование открытым, — заметил профессор Дроздов. — Процедурный вопрос — это тоже серьезно и для этого есть ученые секретари. Пусть ученый секретарь подумает.
— Еще есть медицина, — напомнил Оська. — Она что скажет?
— Сделать, она не все сделает, — пояснил Оське Дроздов, — зато сказать может все. В том числе и то, что нужно... Кто же у нас опять заходчик? — поинтересовался он, поскольку партия снова была им проиграна.
— Заходчик я. А замешивай ты, мне с твоего замеса неизменно везет.
Замесили, начали новую, и Оська спросил по существу:
— Сам что скажешь, Олешка? Скажи что-нибудь насчет Куклы? А?
Значит, Оська видел все, что происходило на острове S, хотя он там и отсутствовал. Профессор отчасти смутился.
— В щелку подглядывал? — спросил он Оську.
— Просто так видел. Благодаря пространству. Только не с той стороны, с которой был ты, а совсем с другой.
— Пожилой женщине родной человек преподносит Куклу! Какая тут может быть дальновидность?
— Я хожу с пятерки, а почему ты отпираешься от своей дальновидности? Тем более — от своей собственной фантазии?
«Уж этот Оська, этот Оська! Греха с ним не оберешься!»
— Хожу с тройки. Вот так!
Потом Оська объявил, что он прошел в дамки. Что такое дамка в шашках, профессор Дроздов знал совсем твердо, и что она такое в домино, тоже твердо, но не совсем, однако он не стал это выяснять...
— Уж если на то пошло, я бы, Оська, во-первых, вдвое сократил тиражи научно-фантастической литературы. Во-вторых, в один и пять десятых уменьшил гонорары за печатный лист фантастам. Конечно, собственная фантазия спасла меня в тундре, только благодаря ей я в тот раз дождался тебя. Но, с другой стороны, я ведь знаю по собственному опыту — каждое дело надо лимитировать! Тем более фантастику! И фантазию!
— Замешивай, Олешка, — сказал Оська. — Дело в том, что мне с твоего замеса везет неизменно... А ты знаешь, на месте, где я тебя нашел в тундре, теперь совсем другое — станция перекачки. Стоит и все время качает нефть. Без перерыва.
— Да? — только и спросил профессор, потому что был очень удивлен Оськиным реализмом и полным отсутствием в нем фантазии. Просто факт: стоит и качает.
— Стоит и качает, — подтвердил Оська. — А где мы с тобой после ехали, чтобы сдавать рыбу на рыбозавод и отовариваться в магазине, по той линии идет и тянется трубопровод. Из железа.
Окунувшись — и не раз — с ног до головы в фантазию, затем сделав в ее адрес недвусмысленные замечания, профессор Дроздов теперь не совсем обычным образом ориентировался среди реальностей. Он теперь знал, что бытующий мир лежит среди небытия. И почему мы об этом то и дело забываем, даже странно! Вот он лежит, словно таблетка, завернутая неопытной рукой ученицы из фармацевтического училища в прозрачную целлофановую обертку. Немного чьего-нибудь усилия, немного того или иного случая, и обертка развернется, и ее содержимое растворится во всем том, что уже не она, а просто-напросто ничто. Профессор об этом нынче вспомнил с исключительной отчетливостью.