Так или иначе, а дело двигалось к концу — больше ему некуда было двигаться. Уже и рабочий президиум сошел со сцены, освободив огромный стол без сукна, покрытый таким ярким лаком, что издали он выглядел позолоченным. Оказавшись пустым, стол заблестел еще ярче, и, прищурившись, Борис Борисович отыскал за сто-лом и стул, на котором он сидел в президиуме все дни заседаний, третьим в первом ряду было его место, третьим справа налево... Как-то он там, в президиуме, выглядел, Борис Борисович, в течение этих дней, если смотреть отсюда, из зала, с двадцать второго ряда?
Борис Борисович сидел теперь далеко-далеко, в двадцать втором ряду.
Получалось-таки — он выглядел «там» ничего, прилично выглядел. Нормально. Ну а теперь оставались выборы нового руководства.
Только одна эта процедура и оставалась, остальные все были завершены: резолюция была принята, обращение — принято, наказ новому правлению принят, правление выбрано, из состава нового правления нужно было выбрать новое руководство — вот и все. Пустяк оставался.
За столом президиума вот-вот должны были появиться три товарища из вышестоящих организаций во главе с товарищем Щ., чтобы оформить и эту заключительную стадию, выборы нового руководства, но они почему-то не появлялись, почему-то задерживались, и время шло.
Наконец они появились, и товарищ Щ. объявил заседание правления нового состава открытым и сказал, что оно должно выбрать новое руководство, помолчал и предоставил слово для предложения о численности какому-то товарищу.
Неизвестный был товарищ откуда-то с периферии.
Он вышел, этот товарищ с периферии, и предложил избрать новое руководство в составе шестидесяти семи человек.
Ему поаплодировали, но товарищ Щ. все равно поставил вопрос на голосование: все согласны с таким численным составом?
Согласны были все. Против — никого.
А в прошлый раз, вспомнил Борис Борисович, избирали пятьдесят три человека, позапрошлый — сорок один, еще раньше — тридцать семь... Борис Борисович дошел до цифры двадцать пять, он на память до сих пор не жаловался. Дошел и подумал о том, что все-таки штаты растут непомерно. Хотя, конечно, работы становится все больше и больше, численность организаций в центре и на периферии — больше и больше, каждой организации хочется иметь своего представителя в руководстве — тоже понятно, а все-таки... Многим и многое хочется, но можно было бы кое-что и укоротить, попридержать амбиции, сократить административные расходы, передать в народное хозяйство несколько легковых машин с водителями...
Как ни говори, а шестьдесят семь — огромная цифра, в ней даже теряешься, теряешь собственный авторитет. При цифре двадцать пять были другие времена, когда с тебя умели спрашивать, но и ценить тоже умели и давали в руки нечто реальное. Такое реальное, что звонить своему заместителю нужно было только один раз, а не три-четыре, на периферию — раза два-три, а не десять-двадцать, когда все знали, что если сегодня установлена цифра двадцать пять, значит, она и завтра будет двадцать пять, а не пятьдесят и не шестьдесят семь.
Недавно Борис Борисович на свой страх, на свой риск обратил на это обстоятельство внимание товарища Щ., и тот сказал:
— Сам-то ты хочешь быть в руководстве? Вот и другие хотят!
Впрочем, думал Борис Борисович, впрочем, дело-то не в номинальной численности руководства, дело — в его рабочем составе в штатных должностях, в тех семи-восьми товарищах, его коллегах, которые руководят действительно, а не номинально.
Ну вот, товарищ Щ. уже предоставил слово для оглашения списка из шестидесяти семи человек товарищу Барсункову — тоже не очень известный товарищ, хотя и отсюда, из центра. Но голос у него действительно поставлен хорошо. Он не торопился, фамилии перечислял с паузами в одну секунду, и все правление нового состава слушало очень внимательно, хотя список этот был всем присутствующим известен давно, еще до начала самого первого заседания.
Был известен, а все равно волнительно. Кого Барсунков провозгласит по фамилии своим хорошо поставленным голосом, тот и вздрагивает будто от чего-то совершенно неожиданного, нежданного-негаданного. Кого в списке нет, и те почему-то переживают. Неизвестно почему...
Букву «Г» зачитал с трибуны Барсунков. На «Д» не оказалось никого, на «Е» — один человек, тоже периферийный, до буквы «П» — родная она для Бориса Борисовича, его фамилия Привалов — оставалось довольно далеко, и все еще дышалось просто, почти как всегда, дыхание не перехватывало. Это на «Н» или даже на «О» должно было случиться...
«К» в любом списке занимает места больше всех, нудная буква, бесконечная...