Я несколько раз ходил, а может быть, и бегал к телефону... звонить, звонить, звонить... Кому? То я в приемную товарища Щ. обязательно хотел позвонить, то в другую какую-нибудь приемную, но, кажется, больше всего я хотел звонить домой. Жене. Жене Кирочке.
Но что-то меня каждый раз останавливало. «Надо быть хоть каким-нибудь мужчиной, — уговаривал я себя. — Надо, надо... Если ты сию минуту позвонишь Вирочке, ты такого ей наговоришь, что она с ума сойдет. А если не сойдет — тоже бросится кому-нибудь звонить. Начнет выручать мужа, хлопотать за него, но бросится обязательно не к тому, к кому нужно, и так выручит, что и своих не узнаешь. У нее принцип хлопот один-единственный, она одинаково хлопочет что о муже, что о новой венгерской кухне. И тут получается, что она вовсе не прочь сменить старого на нового и модного нынче мужа. На нового, более современного, более престижного...»
И я сумел-таки заставить себя не звонить и, послонявшись туда-сюда у телефонов, уходил к своему окну — теперь это уже мое было окно. Правда, всякий раз я все-таки набирал «100» и сверял свои часы с телефонным временем. Мои часы шли совершенно точно. Время шло убийственно медленно. Почти совсем не шло.
Все-таки я сконтактировался с Кирочкой, побывал дома.
Побывал же я в своем собственном (пока что — собственном!) служебном кабинете. Значит, побывать дома и сам бог велел.
Был уже вечер, время к полуночи, Кирочка лежала в кровати, при свете верхнего бра она читала «Фаворита».
Я прилег рядом и спросил:
— Кирочка! Мы прожили рядом бок о бок сколько лет? Больше двадцати лет — сосчитал я. Так будь же со мной до конца откровенна и скажи: ты все-таки есть или тебя нет?
Кирочка встрепенулась и сказала:
— Боря! Ты с ума сошел?
Пришлось объяснить ей положение дел: все люди разделились на две половины — я и все остальные. Я — жив реально, все остальные — условно. Так бывает... Так случилось и сейчас.
— Значит, ты нас заложил?! И меня, и дочку, и сына — заложил? Да? Ты — реальный, а все мы — так себе, да?
— Ну не совсем уж так... Но еще и твою старенькую маму, мою тещу. Что ни говори, а вопреки всяческим наветам мы всегда жили с ней душа в душу.
— Тогда какие же у тебя могут быть ко мне вопросы?
— Знаешь, я хотел бы знать поточнее: ты все-таки есть или тебя окончательно нету?
— Мое дело маленькое, — пожала плечиком Кирочка. — Ты глава семьи, ты мужчина, ты и решай — как хочешь, так и будет.
Но я не мог решить... Кирочка была немножечко, только чуть-чуть тепленькая, настолько чуть-чуть, что будто бы и вовсе холодная и поэтому — страшненькая. Что же тут решишь, при таких условиях?
Ничего не решив, я сказал:
— Кирочка! Ты, пожалуйста, позвони в приемную товарища Щ., передай его секретарше, что мне худо. Что худо мне. Позвонишь?
— Поздно уже, какие сейчас могут быть звонки, поздно! — ответила Кирочка и с каким-то странным сосредоточением снова погрузилась в чтение «Фаворита».
Это ужасно: все то, что поглощало всю мою жизнь — мой рабочий кабинет, не так давно полученная мной престижная квартира, моя Кирочка, вдруг все это стало самым отдаленным и непостижимым, стало фантасмагоричными предметами... И во всей этой эволюции был виноват я сам — сам ее придумал.
Фантасмагория... Вот я и не знал, звонил я Кирочке или не звонил, а только пообщался с ней, чуть-чуть тепленькой и чуть тепленькую просил позвонить в приемную товарища Щ.
Потом я заметил, что очень внимательно я разглядываю белый, цвета слоновой кости телефонный аппарат на лакированном столике в углу все еще совершенно пустого фойе — маленький столик был подобием огромного стола, который стоял там, в зале заседаний, в президиуме, но я все равно не мог вспомнить — звонил ли я Кирочке? Или не звонил?
И так и не вспомнив этого, этой подробности, снова пошел к своему окну... Кажется, звонил, кажется, разговаривал, но разговор получился глупым. Это меня не удивило: в присутствии Кирочки я всегда был глуповатым.
Я стал думать о геройстве.
Что такое геройство? Безоговорочная борьба за справедливость — вот что это такое. Вот и я: со мной поступили несправедливо, и что же я? Я р-раз — и всю свою репутацию и даже свою жизнь — на карту! Ва-банк! И разве дело только во мне? Дело не только во мне, оно в общей справедливости для многих и многих граждан нашей страны, в их судьбах. Еще бы! Предположим, я перестану жить, предположим, я останусь жить униженным, оплеванным и оскорбленным, но ведь урок-то не только в первом, но и во втором случае товарищу Щ. я все равно преподам? И какой урок! Случится ему когда-нибудь в будущем вычеркивать кого-нибудь из какого-нибудь списка, так он вспомнит, он подумает: «А ведь канитель получится! Ведь вот же с Приваловым какая получилась канитель, не дай бог!» Да, будет преподан урок товарищу Щ. Борисом Борисовичем Приваловым. Будет! Но только уже не Борис Борисович, а кто-то совсем другой и чужой будет не вычеркнут из списка для открытого голосования. Другой человек, неизвестный, воспользуется жертвой Бориса Борисовича Привалова. Может быть, свинья какая-нибудь воспользуется.