И пленный смотрит на Элизу, позабыв о работе. Если бы он не был в плену! Если бы такую встретил у себя в России! Если бы она хоть раз посмотрела на него ласково!
Скоро разглядел Иван — нелегко приходится Элизе. Мужа убили на Восточном фронте. Старик свекор — даром что одной ногой стоит в могиле — а все подгоняет сноху, все ему мало скота, мало хлеба, мало денег. Опираясь на тяжелую трость, он выходит из дома, и на бритом лице его — толстом, в морщинах — нескрываемое раздражение и недовольство. Иногда ему запрягали лошадь, и он ехал в поле. Подъезжал к работникам, сердито их подгонял и кашлял.
Прежде чем вернуться домой, фон Граббе подзывалк себе Элизу и что-то выговаривал ей медленно, с большими паузами между слов.
Она стояла перед ним, большая, неподвижная, смотрела поверх его головы и только повторяла:
— Да, отец... Да, отец... Да, отец...
Иоганн уезжал, сердито крикнув на лошадь, а Элиза оставалась в поле, строгая, молчаливая. Французы с любопытством посматривали на нее и оживленно между собой беседовали. Она работала в поле рядом с ними, но никогда — вместе с ними.
И ей было неприятно, что кто-то хоть краешком глаза мог заглянуть в ее жизнь и в ее отношения с Иоганном. Это Иван понял и старался уйти подальше, когда между стариком и Элизой происходил разговор. Всем своим видом он старался показать, что не интересует его ни хозяин, ни разговор его со снохой, что он, Иван, желает только побольше помочь Элизе. И больше ничего.
Едва заметно, одними глазами, она улыбалась, когда расторопный работник вскидывал на вилах столько снопов, сколько два француза вместе.
Жак тоже ластится к Элизе. Этот юркий телеграфист отпустил черные усики и расшаркивался перед ней каждое утро. Преподнес ей цветы. Цветы Элиза не взяла и послала Жака чистить свинарник.
Однажды вечером хозяин позвал Ивана и сказал, кашляя:
— Пойдешь с Элизой!
Они вышли из дома. Облака стояли совсем низко, прижимая тьму к земле. Элиза велела пленному взять лопату.
За скотным двором сохранился старый силосный бункер. Пока Иван очищал бункер от мусора, Элиза принесла брезент и лестницу.
Спускаясь в яму, она оглядывалась через каждые две ступеньки и смотрела: много ли еще осталось? Ступени на лестнице были редкие, они гнулись и скрипели. Одной рукой Элиза придерживала юбку. Иван светил ей. Хотел ее поддержать, но побоялся — вдруг обидится.
— Рук-то не хватает вам, хозяйка?
— Что?
— Мало, говорю, двух рук для такой работы?! — Он посветил ей в лицо. Не понимает или сердится?
— Помог бы, чем смеяться! — А сама уже на дне бункера. — Ну, теперь расстилаем брезент!
Фонарь бросает тусклые блики. Совсем близко ее серые волосы и полные руки.
— У вас есть жена, Ганс?
— Жена? Есть жена, в России.
— Ну, быстрее наверх!
Ивану даже приятно быстро-быстро носить тяжелые мешки и ссыпать зерно в бункер. Внизу Элиза разравнивает рожь лопатой.
«Доверяет! — думает Иван, опрокидывая мешок и предупреждая: — Поберегись, Элиза! — Никого из французов не взяла с собой!»
Со следующим мешком на плечах он снова заглядывает вниз. Элиза смотрит вверх — ждет его... Может быть, думает: бессловесный.
— Берегись, Элиза! — Рожь льется вниз густым ручьем.
— Берегись! — Снова течет рожь, и снова Иван разглядывает хозяйку. Скоро останется одна: Иоганн совсем плох... — Берегись, Элиза!
— Отдохни, Ганс! Молодец — как ты работаешь! — Тыльной стороной руки она вытирает лоб. Иван спустился к ней и присел на лестницу. Элиза стоит в углу, ее плохо видно. Наверху туман.
— Давно ли вы в плену, Ганс?
Он рассказал: был в разведке, взводом ходили, человек тридцать. Выполнили задачу, дорогу осмотрели, с немцами пострелялись — чтобы узнать, где у них окопы... Пришли в местечко, в котором стояла своя часть — никого! Ушли! И хотя бы оставили сообщение, куда ушли. Кругом спокойно, можно было сообщить. Штабс-капитан Чураев, командир — выпить у него забота! Пошли догонять и заблудились... Болота, незнакомые места... Бродили — и прямиком в расположение противника... Помолчал, помолчал, махнул рукой, спросил:
— Элиза!
— Да?
— Вы моей женой интересуетесь?
— После, Ганс. Быстро наверх, надо носить зерно. Носить, носить.
А утром она снова будто его и не видит, не замечает. Прошла рядом, он уступил дорогу. Бункер сверху закрыли сеном.
Через несколько дней приехал небольшой, в чиновничьей форме человек.
— Фон Мюллер! Инспектор «Имперского управления распределения»!
Кисти рук у него волосаты, весь он сухой и костлявый.
Жак заглянул в пустой склад, где еще недавно было зерно, подмигнул Ивану. Иоганн фон Граббе низко раскланялся с чиновником, опираясь на палку, зашагал вместе с ним к амбару. Медлительность его исчезла, говорил он быстро, неразборчиво. Чаще всего Иоганн восклицал: