Для связи, для налаживания работы поехал на Кавказ и Никандров.
Ирина Викторовна снова осталась одна и снова успокаивала себя: теперь она все-таки знает о Никандрове гораздо больше, чем прежде. Еще бы не больше?!
Знает, о чем его тревоги...
Об урожае будущего года — безусловно! О школьном воспитании — конечно! О станкостроении — тем более! О металлических сплавах и абразивах, которые должны широко применяться в станкостроении, но до сих пор не применяются, — об этом все время! О Вьетнаме — как же иначе?! О биосфере — еще бы! И так — обо всем на свете... Обо всем на свете он объяснял и ей: «Вот я сию минуту погрешу против чего-нибудь, возьму, например, и поверю: общественные интересы человека выше личных! Тотчас кино закрутится совсем не в ту сторону, и весь мир представится мне хаотическим или, наоборот, выстроится в одну шеренгу: переустраивай меня, я — в твоей власти! А велик ли мой грех? Грех пустяшный: всего-то навсего одно неточное утверждение».
И это было понятно.
Непонятно другое: как же это он, без конца тревожась и задумываясь, остается спокойным? Он же — «лапа» для всего НИИ-9, а теперь еще наверняка и для северокавказского филиала, для всех его двухсот штатных единиц?!
Кроме того — а вдруг эта речь, эта философия вовсе не обо всем на свете, вовсе нет, а об одной или двух крохотных деталях: о том, что они забыли, что он — чей-то муж, что она — чья-то жена, забыли и сразу же погрузились в мир нереальный? Которого нет? Который — только кино? И крутится совсем не в ту сторону?
Или: Никандрову не нравилась работа в НИИ-9, не нравилась не по мелочам, а в целом! Если бы дело зависело от него, так он начал бы не с конструкций, а со сплавов и абразивов. Новые сплавы и абразивы решают дело разумно и надолго. Без этого Никандров считал коэффициент полезного действия самого себя равным 0,15. Лучший случай — 0,17!
Цифра ошеломила Ирину Викторовну: 0,17?!
Она была техником, он был техником, время было техническим, избавиться от себя и от этого времени было невозможно, и вот она думала об этой цифре ужасно много, без конца, эта цифра — еще не хватало! — была для нее ну прямо как нож в сердце: почему же тогда Никандров такой энергичный, почему «лапа», спокойный, выдержанный? Если его КПД равен всего-навсего ноль-пятнадцати? Ради чего же тогда стараться, хватать обеими руками литературу? Прятать ее под пиджак — английскую и не английскую?
Вот так нелепо она тратила минуты их свиданий: выясняла все эти вопросы. Втайне она даже надеялась, что он засмеется над ней, однако он не смеялся, отвечал серьезно.
— А — иначе? Как — иначе? Стараюсь: ведь ноль-пятнадцать лучше ноля-десяти? Ноль-двадцать — лучше ноля-пятнадцати?
— Ну, а махнуть рукой? Ведь эти цифры, все, как одна, — мизер для тебя? Мизер и ничего больше?!
— Многие машут... Многие — кому махать не на что, а очень хочется сделать вид, будто бы есть на что!
— Ладно. Но ты еще и доброжелательный. Ты ведь самый доброжелательный человек в институте!
— Не буду доброжелательным, буду злыднем. Хочешь?
— Не надо.
И ведь это, вероятно, только честный, честно растревоженный человек может определить свой КПД равным 0,15—0,17! Другим — в голову не придет! А придет, они подсчитают: 0,9 или 1,0. Еще выше, 1,25, например?
Ирина Викторовна изобретала судьбы для этого честного, растревоженного человека: делала его директором НИИ-9, в силах которого изменить все направления работы, все начать сначала — со сплавов, с абразивов, или она увольняла его из НИИ-9, а потом засаживала в крохотную лабораторию, в которой он делал свое дело денно и нощно, и никто не знал, чем же он все-таки занят, она одна только и знала, одна только и верила...
Необходимо было понять себя, понять его и понять себя и его вместе в нынешнем, в сегодняшнем дне, в нынешнем, а не в прошлом и не в будущем времени. До смерти хотелось этого понимания, и вот она задавала Никандрову множество самых разных, неожиданных даже для самой себя вопросов: что ему нынче нравится, а что — нет, что — так, а что, он думает, на этом свете совершается совсем не так, а утомив его своею серьезностью и дотошностью, она пыталась облечь эту серьезность в каламбур:
— Ты знаешь, что мы с тобой — р-революционеры? Знаешь или нет? — спрашивала она его в сумраке Марининой комнаты, в очень хорошие и нежные для них минуты, опять не жалея этих минут.
Никандров был охотником до таких неожиданностей, усталость с него как рукой снимало, он сразу же начинал морщить лоб и догадываться:
— Революционер, да? Почему бы это?
— Ну как же: на дворе НТР — научно-техническая революция, а мы с тобой — кто? Мы с тобой научные работники и техники. Значит?!