— Иришка... Вот смотри — новый отрез... Посоветуй фасон!
Ирина Викторовна чмокнула Светланку в щечку, пошла в соседнюю комнату и... сразу же что-то поняла, только еще не знала — что именно.
— Ну, да, — сказала Нюрок шепотом. — Значит, он действительно не успел тебя предупредить...
— О чем?
— О своем отъезде.
— Куда?
— Да все туда же. На Северный Кавказ. В северокавказский филиал.
— Так ведь он все время ездит... Может быть, теперь надолго?
— Как тебе сказать? В общем — да...
— Надолго?
— Год... Ну, может быть, немного меньше...
— Да это что же за командировка? Помилуй!
— А это не командировка. Он временно принял директорство над филиалом. На весь наладочный период. Пустит машину в ход, подготовит директора из местных и только тогда вернется.
— Он что же — с женой... туда?
— Конечно...
Ирина Викторовна передохнула.
Потом спросила:
— Откуда ты все это знаешь? Точно ли?
— Он мне сказал. Он мне сказал, что если не успеет предупредить тебя, чтобы это сделала я.
— Да?
— Да...
— Почему же он успел предупредить тебя и не успел — меня?
— Наверное, потому, что так лучше... Для него. И для тебя.
— Вот что, друг мой. Пошли-ка куда-нибудь Светланку. К соседям куда-нибудь, поиграть.
— Нет, — сказала Нюрок. — Этого я не сделаю.
— Вот как?! Ну, тогда, по крайней мере, давай-ка выйдем на улицу. В сквер. И там поговорим!
— Нет, — сказала Нюрок, — и этого я не сделаю.
— Ты мне — враг?
— Я тебе друг!
— Тогда — в чем дело? Идем сейчас же!
— Не пойду...
— Почему? Скажи?
— По секрету: потому что я тебя знаю. Как облупленную... Если ты сейчас будешь с кем-нибудь, если кто-нибудь будет тебя внимательно слушать, ты такого наговоришь — ужас! Потом ты еще и сама поверишь в этот ужас. Поверишь, что обязана в него поверить, если кому-то, ну хотя бы и мне, высказала весь свой ужас вслух. Нет уж — подумай сама по себе! И так, и совсем с другой стороны. Логически. Критически. Еще как-нибудь. Ты это умеешь. Подумай — ведь должно было все это кончиться? И так, как это кончилось, — вовсе не худший вариант, поверь мне. Я-то знаю. Знаю варианты во сто крат хуже!
— Ты жестокий человек, Нюрок! Да?
— А что поделаешь?
— Ладно, я уйду. А ты что будешь делать?
— Уложу Светланку спать, а потом буду реветь. Еще пуще, чем ты: тебе дома нельзя реветь — Мансуров помешает, на улице — помешают прохожие, а мне? Никто мне не помешает, некому!
— Ты меня, пожалуйста, не жалей, Нюрок, это очень противно.
— Вот я и не знаю, кого я буду жалеть — тебя или себя... Там видно будет...
— Эгоистка!
— Дура ты, Иришка! Ты как ребенок. Сколько тебе говорить: конец должен быть, вот он и был. И был очень хорошим концом...
— Как ты смеешь...
— Тсс.... Светланка! А я смею, потому что это — действительно хороший конец. Благородный. Прямой. Откровенный. Великолепный! Вот так! Из тебя ведь не вытягивали жилы, не доводили дело до такого конца, когда и конца-то уже не может быть, на тебя не взваливали обязанность порвать первой, тебя не упрекали в каких-то низменных интересах, тебя вообще ни в чем никогда не упрекали и не подозревали, не играли с тобой и не разыгрывали тебя, не спровоцировали тебя на какую-нибудь ссору, чтобы потом сказать: «Сама виновата!» Ты начала первой, а тебе даже и об этом никогда не напомнили. Он взял на себя все, порвал все разом, уехал, чтобы мотаться где-то целый год на чемоданах, и ты обойдешься без гнусных звонков, без извинений, обвинений и бог знает без чего еще, что бывает после первой размолвки, после второй и после третьей, после первого разрыва, после второго и третьего. Тебе не будут как будто нечаянно показывать себя в коридоре уже после третьего разрыва, и в затылок тебе никто не встанет в троллейбусе, чтобы молча дышать в твою голову и вот сюда — в плечо, а потом внимательно смотреть, что из этого получается! Я всегда говорила тебе, Иришка, что ты — необыкновенно счастливая женщина! Таких, как ты, — одна на десять тысяч, одна сотая процента! Ты и не дома счастлива, и дома. Ты до сих пор не знаешь, что такое семейный скандал и распри, тебя везде лелеют, вот как я Светланку; тебя ничем не оскорбили ни Мансуров, ни Василий Никандрович... У тебя даже свекровь и та — ангел! Ты привыкла ко всему этому, так привыкла, что и благородство готова топтать ногами!
— Нищенская философия!
— Все счастливые женщины — эгоистки! И вот я буду реветь всю ночь и жалеть себя. А тебя — нисколько! Вот и все!
— Ну тебя к черту! — сказала Ирина Викторовна. — Я тоже сейчас буду выть, валяться на полу или лезть в петлю, а больше ничего! Никакие слова ничего не выражают! Вот сейчас! — Ирина Викторовна зарыдала, схватилась за голову... Тотчас прическа у нее рассыпалась, по лицу пошли синие пятнышки и пятна.