Она читала когда-то, будто рано или поздно появится человек, который исчерпает шахматы до конца, объяв умственным взглядом всю эту игру, все возможные ее варианты.
Нынче Ирина Викторовна чувствовала себя в любви, во всех ее мыслимых вариантах — в дебютах, миттельшпилях и эндшпилях — такой же всеобъемлющей личностью, как тот великий шахматист. Но тот был еще предположением, был чьей-то фантазией, она же была реальной, и эта ее собственная реальность ошеломляла ее и была ей не под силу.
Тоже странный фокус.
Глава одиннадцатая
ГРУППА «ОМЕГА»
А где же ей было хоть немного под силу? В комнате № 475.
Комната № 475 составляла ведь особый женский клан, к тому же созданный при ее активном участии.
В комнате № 475 все сотрудники были женщинами, все женщины были инженерами, все — инженеры-неудачники, в том смысле, что они не нашли себя ни в заводских цехах, ни в КБ. Но что они бросили свою специальность — этого ни в коем случае сказать было нельзя. Скорее, наоборот, они нашли себе дело по душе и занимались им с интересом, только не в прямой своей специальности, не в технике, как таковой, а рядом с нею — в технической информации. Они, эти полуинженеры, стали в какой-то мере и лингвистами, изучив специальную терминологию, и библиографами; хоть и не в совершенстве, но изучили по одному, по два иностранных языка, и наконец, научились обращаться со счетно-запоминающими механизмами, так что теперь отдел информации и библиографии НИИ-9 считался одним из наиболее сильных среди других институтов того же профиля. Будучи действительно делом рук Строковского, он являлся предметом его гордости.
Ирина Викторовна удивлялась: каким это образом она сумела возглавить свой отдел, каким образом была его начальницей, и тем более каким образом получилось так, что она всерьез болела за него, переживала чувство недовольства его работой, всегда желая чего-то и более совершенного, и более современного?
Ну, ладно, мужикам, по их натуре, нужна любая техника, лишь бы она была новой, любая теория, лишь бы она сводила какие-нибудь концы с какими-нибудь другими концами, а женщинам? Им-то какое дело до всего этого, если в этом начисто отсутствовали проблемы семьи, брака, деторождения, воспитания, домоустройства, любви, вообще человеческой психологии и морали? Вообще непосредственной жизни?
Ирина Викторовна никогда не находила удовлетворительного ответа на свое недоумение, однако уже в самом недоумении и скрывалась, кажется, та загадка, которая была импульсом ее, в общем-то очень активной деятельности по должности завотделом: «Загадочно? Непонятно? Что-то не совсем так, не совсем, и даже совсем нелогично? Значит — интересно!»
Мало того что интересно было Ирине Викторовне, она еще умела внушать этот интерес, эту логику алогичности даже таким женским женщинам, как Нюрок и Анюта Глеб.
А вот Валерии Владимировне, еще одной своей сотруднице, она этого интереса внушить не смогла, потому что, будучи очень хорошим работником, Валерочка совершенно не нуждалась ни в интересе, ни в безразличии. Не нуждалась же она ни в том, ни в другом потому, что не была женщиной. По крайней мере, в том смысле, в каком это понимала Ирина Викторовна, или Нюрок, или Анюта Глеб.
К ней-то, к Валерии Владимировне, под ее защиту, и решила теперь обратиться Ирина Викторовна — вот до чего она дошла!
Валерию Владимировну Поспитович — несмотря на то, что сотрудницы отдела очень редко и мельком видели се мать, Поспитович-старшую, и ее дочь, младшую Поспитович, — трудно было представить одну, без этого старшего и младшего окружения.
Все три женщины — старая, но моложавая, не старая и не молодая, а скорее всего вневозрастная Валерия и Светочкиного возраста, но очень старообразная девочка — все были односерийные, серьезные и умные, сизовато-седого цвета, с лицами, словно вписанными в треугольник.
Немногочисленными деталями и чертами своих индивидуальных обликов все трое, казалось, могли обмениваться между собой так же легко и просто, как носовыми платочками: внучкины косички можно было на недельку-другую приплести к бабушкиной голове; бабушкины очки — водрузить на внучкин нос; косички и очки — совершенно подошли бы Валерии Владимировне.
Все трое были женщинами, имея на этот счет совершенно неопровержимые доказательства: прически, косички, кофточки по некоторой моде, бюсты, фигуры необходимых очертаний. Они отнюдь не были мужеподобны, две из них были матерями, а у третьей не было никаких видимых препятствий на этом пути, но, несмотря на все и как бы даже вопреки всему этому, у всех трех отсутствовал главный признак: пол.