Сборы лагеря не занимают много времени, сильные и умелые руки отца делают всю работу быстро. И вот они уже в машине, радостные и отдохнувшие, продвигаются между автомобилей, которых полно на трассе. Обгоняя и иногда весело сигналя, семья через два часа оказывается дома. Скорый ужин, и уже десять вечера, ванна и уютная кровать.
Воспоминания так реальны, что Гарри начинает казаться, что это происходит с ним сейчас. Вот заходит мать, гладит его по голове и целует в лоб: «Спокойной ночи, сынок». Но Гарри не спится, он выпрыгивает из кровати, достает солдатика из кармана и под одеялом начинает новый бой. Справа с фланга заходит противник. Бах! — и идут в наступление союзники. И — бах! — стреляет пушка. Командир в руке мальчишки громогласно командует: «В бой! За победу! Ура-а-а!»
Вдруг одеяло войны поднимается, и Гарри видит лицо отца: «Ты не спишь?» — немой вопрос застыл на его лице. Мальчик почувствовал надвигающуюся бурю. Отец выпрямляется, он взволнован и рассержен. Гарри видит это.
— А что у тебя за солдатик? — спрашивает он. — Откуда он у тебя?
Гарри молчит, но понимает, что голос отца становится злым.
— Ты взял без разрешения игрушку? Как ты посмел, сын? Ты знаешь, что это очень постыдно? Ты знаешь, что воровать нельзя. Это очень неприличный и грязный поступок. Вставай и одевайся.
Отец рассерженно выходит из комнаты. Гарри испуган и застыл от страха под одеялом на несколько секунд, но делать нечего. Уныло он вылезает из кровати и начинает одеваться. Выйдя из своей комнаты и зажмурившись от яркого света люстры, он увидел сквозь прищуренные глаза взволнованную и молчаливую мать. А отец уже был обут.
— Поехали, — немногословно приказал он и вышел из дома.
— Милый сын, отец очень зол, что ты украл чужую игрушку, и вы поедете назад к дяде Смиту, отдадите ее и принесете извинения от всех нас.
Буря эмоций овладела Гарри. Как? Зачем на ночь глядя куда-то ехать? Почему? Ну, у Смита много солдатиков, он же ничего не узнает, он не увидит! Не хочу отдавать такого классного солдатика! Слезы обиды и негодования покатились по его щекам, оставляя длинные полосы.
— Мама, может, не нужно никуда ехать? Я же взял только одного, — сквозь всхлипывания и заикаясь от обиды промолвил Гарри.
— Нет, сын. Я не могу жить с вором, ты должен отдать чужую вещь. Это не обсуждается, — сказала мать звенящим, как сталь, строгим и каким-то чужим, необычным голосом.
Гарри никогда не видел мать такой холодной и равнодушной, непреклонно строгой. Ему стало страшно, по-настоящему страшно. Ужас от того, что он больше не нужен родителям, что его не любит мать, парализовал все тело. С мальчиком случилась истерика, и душа Гарри, как наяву, снова испытала стыд, разочарование и страх. И ужасающая картина стыда встала перед Гарри, когда, доехав до места пикника, они постучались в дверь ресторанчика. Через какое-то время вышел заспанный дядя Смит с немым вопросом на лице: «Что случилось?» Гарри протянул сжатого в кулачке солдатика и навзрыд с трудом проговорил:
— Простите, дядя Смит, простите меня, я случайно положил в карман солдатика, и мы приехали его вернуть, — слова застыли в горле мальчика, как ком, он больше ничего не смог сказать и заревел, как могут реветь только дети, сотрясаясь всем телом, без возможности остановиться.
Смит окончательно проснулся и сразу понял, в чем дело, лишь на мгновение перекинувшись взглядом с отцом.
— Ну, хорошо, мальчик, — спокойно сказал добряк, — успокойся. Я не сержусь на тебя, но больше так не делай. Спасибо, что вернул солдатика. Ты умный и порядочный мужчина. Приезжайте ко мне снова, я всегда, всегда буду рад видеть тебя и твоих близких тоже.
Отец указал сыну на машину, а сам еще некоторое время говорил с хозяином ресторанчика. Когда они ехали домой, отец молчал всю дорогу. Всю дорогу молчал и Гарри. Но что творилось в душе мальчишки! Гарри вспомнил все, как будто это происходило с ним сейчас. И стыд, и страх быть непрощенным разрывали сердце ребенка. Мальчик не выдержал:
— Прости, папа, — промолвил сквозь слезы Гарри, — прости, я больше так никогда не буду делать.
Отец продолжать молчать, и от этого у мальчика снова и снова на глаза наворачивались слезы. Ему было очень стыдно. И только подъехав к дому уже под утро, выходя из автомобиля, отец промолвил: