— Хоффманн, я…
— Молчать.
— Может, мы…
— Молчать! Убью.
Трое надзирателей. Теперь они все рядом. Эти, которые во дворе… пройдет еще какое-то время, прежде чем они окажутся здесь.
Он прокричал в пустой коридор:
— Стефан!
Еще раз.
— Стефан, Стефан!
Камера номер три.
— Сука-стукач.
Истеричный голос резал слова и стены.
Стефан.
Всего в нескольких метрах, его и Хоффманна разделяет только запертая дверь.
— Тебе конец, сука-стукач.
Хоффманн крепче прижал револьвер к глазу молодого охранника, оружие чуть скользнуло.
Жидкость, слезы, он плачет.
— Поменяетесь местами. Ты войдешь туда. В третью камеру.
Охранник не двигался с места. Как будто не слышал.
— Открывай и заходи! Это все, что от тебя надо. Открывай, мать твою!
Охранник механически вынул связку ключей, уронил на пол, поднял, долго поворачивал ключ. Дверь медленно заскользила, он двинулся в камеру.
— Стукачок. Со своими новыми приятелями.
— Меняйтесь местами. Ну!
— Крысеныш-стукач. А, черт… что это у тебя за херня?
Стефан был гораздо выше и тяжелее Пита.
Он полностью заполнил дверной проем — темная тень с глумливой ухмылкой.
— Выходи!
Он не стал долго размышлять, ухмыльнулся, двинулся навстречу Питу — слишком быстро, слишком близко.
— Стой!
— А почему я должен стоять? Потому что один крысеныш приставил пистолет к голове какой-то суки?
— Стой!
Стефан продолжал надвигаться на него, открытый рот, сухие губы, горячее дыхание, его лицо слишком близко, оно напирало, нападало.
— Ну стреляй. Будет у нас одним вертухаем меньше.
Когда большое тело оказалось прямо перед ним, Хоффманн уже ни о чем не думал. Он хотел захватить заложника и угрожать «Войтеку», а не тюремной охране, но недооценил опасность. Когда Стефан бросился к нему, мыслей не осталось никаких, только страх, который и был волей выжить. Пит оттолкнул охранника, навел дуло на глаза, в которых застыла ненависть, и выстрелил. Один-единственный выстрел — и пуля сквозь зрачок, хрусталик, стекловидное тело вошла в мягкий мозг и остановилась там.
Стефан, ухмыляясь, сделал еще шаг. Казалось, с ним ничего не случилось, но вот он рухнул плашмя, и Хоффманн отодвинулся, чтобы Стефан не повалился на него, потом нагнулся, прижал дуло к другому глазу. Еще один выстрел.
На полу лежал мертвый человек.
Равномерный, упрямый барабанный грохот, потом эхо от выстрела — и вдруг внезапная тишина.
— Давай заходи.
Он кивнул одному из молодых в сторону открытой камеры, но старший, Якобсон, ответил:
— Хоффманн, слушай, мы должны…
— Я умру не сейчас.
Он изучал трех надзирателей, которые были ему нужны и которые ему мешали. Двое молодых и перепуганных, вот-вот сорвутся. Пожилой, довольно спокойный, из тех, кто может вмешаться в происходящее. Такой не сломается.
— Заходи в камеру.
Металл в темный плачущий глаз, на расстоянии какого-нибудь пальца.
— Входи!
Молодой охранник вошел в пустую камеру и сел на край железной кровати.
— Закрой! И запри!
Хоффманн бросил связку ключей Якобсону. Никаких слов, никаких фальшивых попыток наладить связь, выйти на контакт, цель которых — сбить с толку, создать видимость понимания, чувства.
— Тело. — Он пнул тело, сейчас главное — сохранить власть, удержать дистанцию. — Я хочу, чтобы оно лежало перед шестой камерой. Но не очень близко, чтобы можно было открыть дверь.
Якобсон покачал головой:
— Он слишком тяжелый.
— Живо. Перед шестой камерой. Ясно? — Он несколько раз поднес револьвер то к виску, то к глазу, то к виску, то к глазу. — Как по-твоему, что будет, когда я нажму курок?