— Я не могу объяснить больше. Не здесь, не сейчас. Это очень важно. Необходимо твое решение.
Начальник Управления сидел на краю стола — тело уже затекло. Он выпрямил спину; в ноге что-то хрустнуло.
— Пол, мне нужно два дня. Может, неделя. Дай мне это время. — Он положил трубку, встал, согнулся, где-то опять пару раз хрустнуло — как будто в крестце. — Нам дали время. Теперь — действуем. Чтобы не попасть в такое же положение через семьдесят два или девяносто шесть часов.
Они поделили остатки кофе, Йоранссон закурил еще одну сигарету.
Встреча в красивом кабинете с видом на Стокгольм пару недель назад только что превратилась во что-то другое. Код «Паула» перестал означать одну лишь долгожданную операцию шведской полиции — теперь этот код означал человека, о котором они на самом деле не так уж много знают. Дальнейшее же распространение информации о Пауле чревато последствиями, далеко выходящими за пределы длинного стола для совещаний.
— Значит, Эрик Вильсон за границей?
Йоранссон кивнул.
— А люди из «Войтека», которые сидят в одном отделении с Хоффманном? Мы знаем, кто они?
Интендант Йоранссон снова кивнул и откинулся назад. В первый раз с той минуты, как он сел, диван показался ему почти удобным.
Начальник Главного полицейского управления внимательно вгляделся в лицо собеседника. Теперь оно выглядело спокойнее.
— Вы правы.
Он потрогал почти пустой кофейник. Хотелось пить, а он так и не понял, что там с водой — ей уже пора было закипеть. Поэтому он разлил в чашки то немногое, что осталось в кофейнике, — оно хоть как-то охлаждало в комнате, полной сигаретного дыма.
— Допустим, мы сообщим людям из «Войтека», кто такой Хоффманн на самом деле. Допустим, члены организации получат информацию о том, что среди них — полицейский агент. Далее. Что организация будет делать с этой информацией — не наши проблемы. Мы тут ни при чем, мы не можем отвечать за действия других людей.
Еще стакан, пузырьки.
— Давайте сделаем по-вашему. Спалим его.
Четверг
Ему снилась дыра. Четыре ночи подряд периметр, очерченный пылью на полке за письменным столом, превращался в яму. Яма разрасталась, становясь бездонной, и где он ни находился, как ни пытался бежать — его затягивало в черноту, и начиналось падение, длившееся до тех пор, пока он не просыпался на полу за диваном со скользкой от пота спиной.
Часы показывали половину пятого, во внутреннем дворе Крунуберга было уже светло и жарко. Гренс вышел в кухоньку. На кране висела синяя тряпка; Гренс намочил ее, унес в кабинет, к дыре, которая в реальности оказалась гораздо меньше. Сколько лет его мир вращался вокруг времени, которого больше не существовало. Гренс провел мокрой тряпкой по четкому прямоугольнику — здесь стоял магнитофон, подарок на двадцатипятилетие. Потом стер линии покороче, от кассет и фотографий. Стер даже четырехугольники от двух колонок, почти прекрасные в своей отчетливости.
Пускай даже пыли не останется.
Он принес с подоконника кактус, подобрал с пола папки, несколько давным-давно завершенных предварительных расследований, которые следовало сдать в архив. Гренс заполнил каждый сантиметр пространства на осиротевшей полке. Он больше никуда не провалится. Дыра ликвидирована, а если нет дыры, то нет и того, что не имеет дна.
Чашка черного кофе. В воздухе толклись потревоженные частицы; кофе был не таким, как обычно, словно в коричневое подмешалась пыль. Он даже казался светлее.
Гренс выехал рано, он хотел получить внятные ответы. Заключенные, из которых еще не выветрилось утро, реже скандалили и реже издевательски ухмылялись. Во время допроса надо или доказать, что ты сильнее, или убедить зэка в своей искренности, а Эверту некогда было строить доверительные отношения. Гренс вылетел из города и проехал первые километры по дороге Е 4, потом резко сбросил скорость, проезжая Хагу и широко раскинувшееся слева кладбище, поколебался, но прибавил скорость и поехал дальше. Он завернет сюда на обратном пути, медленно проедет мимо людей с цветами в одной руке и лейками — в другой.
До тюрьмы оставалось три мили. Больше тридцати лет он ездил в Аспсос раза по два в год — расследования регулярно заводили его сюда. Допрос, тюремный автобус; кто-нибудь всегда что-нибудь знал или видел, но презрение к полицейской форме было у заключенных слишком велико, а страх перед последствиями разговорчивости — вполне обоснованным: стукач редко заживался в замкнутом пространстве тюрьмы. Самым обычным ответом над тихо жужжащим диктофоном были ухмылка или тупое молчание.