Эверт Гренс сидел в комнате свиданий и рассматривал рулон туалетной бумаги на полу возле кровати и матрас, обернутый пластиковой пленкой. Здесь раз в месяц тревога и желание вселялись на час в переплетенные голые тела. Гренс переместился к окну; вид так себе — два ряда мощных оград: вверху колючая проволока, внизу серый бетон. Гренс снова сел. Беспокойство, поселившееся в нем, никуда не делось; он провел пальцем по черному диктофону. Диктофон был здесь каждый раз, когда он допрашивал тех, кто ничего не видел и не слышал. Гренс помнил, как они иногда наклонялись к нему и понижали голос, прежде чем с ненавистью уставиться в пол, и ждали, пока он выключит аппарат. Гренс и сам не знал, помог ли ему хоть один проведенный в этой комнате допрос приблизиться к разгадке какого-нибудь преступления.
В дверь постучали, и вошел какой-то мужчина. Согласно документам, Хоффманн должен был оказаться человеком младшего среднего возраста. Вошедший был другим — значительно старше и в синей униформе Аспсосской тюрьмы.
— Леннарт Оскарссон. Директор тюрьмы.
Гренс пожал протянутую руку и улыбнулся:
— Надо же! Когда мы виделись в прошлые разы, вы были всего лишь инспектором. Вы сделали карьеру. Успели еще кого-нибудь отпустить?
Несколько лет за пару секунд.
Они перенеслись в тот день, когда тюремный инспектор Леннарт Оскарссон разрешил отправить под охраной в больницу осужденного — педофила, насильника-рецидивиста; во время перевозки тот бежал из автобуса, а потом убил пятилетнюю девочку.
— Когда мы виделись в прошлый раз, вы были всего-навсего комиссаром уголовной полиции. И вы, конечно… все еще в той же должности?
— Да. Чтобы тебя пнули вверх, надо облажаться как следует.
Гренс стоял по другую сторону стола и ждал новой колкости, это было почти весело, но колкости не последовало. У директора тюрьмы был отсутствующий вид, рассеянный взгляд, он о чем-то сосредоточенно думал.
— Вы приехали, чтобы поговорить с Хоффманном?
— Да.
— Я как раз из больничного отделения. Вы не сможете увидеться с ним.
— Слушайте, я договаривался о посещении вчера. И он был здоровее всех здоровых.
— Они заболели ночью.
— Они?
— Пока трое. Температура. Мы не знаем, что это. Тюремный врач принял решение о карантине. Им нельзя вообще ни с кем встречаться, пока мы не выясним, чем они больны.
Гренс громко вздохнул.
— Это надолго?
— Дня три-четыре. Пока могу сказать только это.
Они посмотрели друг на друга. Говорить больше было не о чем, и они уже собрались уходить, как вдруг в помещении раздался пронзительный звук. Черный пластмассовый прямоугольник рации, висевший на бедре у Оскарссона, замигал красным.
Директор тюрьмы потянулся к ней, лицо стало сначала удивленным, потом нервозным. Он старался не смотреть на Гренса.
— Слушайте, мне надо бежать.
Оскарссон зашагал к двери.
— Там явно что-то случилось. Сможете выйти сами?
Леннарт Оскарссон сбежал по лестнице в подземный проход, ведущий к отделениям тюрьмы. Рация снова тревожно замигала.
«G2».
Корпус «G», второй этаж.
Там, где сидел он.
Заключенный, насчет которого он, Оскарссон, только что солгал, подчинившись прямому приказу руководителя пенитенциарной службы.
Он прокричал и сел на пол.
Через мгновение они зашевелились. Кто-то из надзирателей запер дверь изнутри и встал у стеклянной стены, чтобы не терять из виду зэков, бродивших по коридору, другой позвонил на центральный пост и попросил прислать спецгруппу для перевода заключенного в изолятор, причина — предполагаемые угрозы.
Пит перебрался на стул и теперь был частично скрыт от тех, кто ходил мимо, шепча «stukach» достаточно громко, чтобы ему было слышно.
Стукач.
Дверь в кабинет начальника Главного полицейского управления была открыта.
Йоранссон на ходу постучал по косяку и вошел. Его уже ждали. Большой серебристый термос на столе между диванами для посетителей, готовые бутерброды в мятых бумажных пакетах из забегаловки на Бергсгатан. Он сел, налил кофе в две чашки и, жадно кусая, съел хлеб — хотелось есть, тревога выгрызла его изнутри. В коридоре он медленно прошел мимо кабинета Гренса — единственного, где с раннего утра обычно горел свет и откуда изливалась, затопляя все вокруг, пошлая музычка. Теперь в кабинете было пусто — как у Йоранссона внутри. Эверта Гренса, который спал и работал за своим письменным столом и поднимался, как только за окном рассветало, в кабинете не оказалось, он уже уехал в Аспсос — ни свет ни заря, как и обещал вчера. Нельзя, чтобы Гренс поговорил с Хоффманном. Большой кусок хлеба застрял во рту, разбух, пришлось выплюнуть его в бумажную салфетку. Нельзя, чтобы Хоффманн поговорил с Гренсом. Йоранссон выпил еще кофе, смыл застрявший в зубах хлеб.