— Фредрик?
Главный полицейский страны сел рядом с коллегой.
— Фредрик, вы хорошо себя чувствуете?
Йоранссон попытался улыбнуться, но у него не вышло, губы не слушались.
— Нет.
— Мы все уладим.
Начальник откусил бутерброд, приподнял сыр — под ним было что-то зеленое, перец или кружочки огурца.
— Я только что говорил по телефону. Гренс возвращается из Аспсоса. Ему сообщили, что с заключенным по имени Пит Хоффманн нельзя контактировать три, а то и четыре дня.
Йоранссон посмотрел на кусок хлеба. Судорога немного отпустила — он взял хлеб и попробовал снова наполнить пустоту.
— Неспокойно.
— Как?
— Вы спросили, как я себя чувствую. Мне неспокойно. Именно так. Чертовски неспокойно. — Интендант положил сыр на тарелочку, потом швырнул в мусорную корзину. Не попал. Горло, глотка, все пересохло. — Потому, что Хоффманну придется заговорить. И я знаю, чего мне будет стоить заткнуть ему рот.
Они и раньше палили агентов. Мы его не знаем. Бросали агента, когда вопросов становилось слишком много. Мы не сотрудничаем с уголовниками. Отворачивались от него, когда охота уже началась и преступная организация, в которую полиция внедрила своего человека, вела ее по своим правилам.
Но они в первый раз бросали агента в тюрьме, за запертыми дверями, не оставив ему ни шанса на спасение.
Жизнь, смерть.
Все вдруг стало так отчетливо.
— Что вас больше всего тревожит? — Начальник полиции наклонился вперед. — Подумайте как следует, Фредрик. Что вас тревожит? Что будет, если Хоффманн заговорит? Или что будет, если мы начнем действовать?
Йоранссон сидел молча.
— Фредрик, у вас есть выбор?
— Я не знаю.
— У меня есть выбор?
— Я не знаю!
Серебристый термос полетел на пол, когда Йоранссон резко взмахнул рукой. Шеф подождал, потом подобрал термос и посмотрел на того, кому было уже больше нечего сбросить:
— Значит, так, Фредрик. — Он придвинулся ближе. — Мы все делаем правильно. Как будет — так и будет. А мы все делаем правильно. Это так. Мы не допускаем ошибок. Мы поговорим с адвокатом, который представляет интересы тех двоих из «Войтека», которые сейчас отбывают наказание в Аспсосе. Если он решит передать полученную информацию дальше, своим клиентам, если он сделал это уже вчера вечером, мы не можем за это отвечать. И если его клиенты после этого решат разобраться так, как заключенные всегда разбираются со стукачами, — мы за это тоже не можем нести ответственность. — Он больше не придвигался, но все же еще немного приблизил лицо к собеседнику: — Мы можем нести ответственность только за наши собственные действия, не более того.
Из окна был виден Крунубергский парк. Малыши играли в песочнице, две собаки носились, спущенные с поводков, и отказывались слушать хозяев, ждущих с ошейниками в руках. Очаровательный небольшой парк в центре Кунгхольмена, Йоранссон долго его рассматривал. Интенданту редко случалось гулять там. Странно, почему?
— Что будет, если Хоффманн заговорит?
— В смысле?
Йоранссон так и стоял у окна — из приоткрытой форточки шел свежий воздух.
— Вы спросили — что меня больше всего тревожит. Что будет, если Хоффманн заговорит?
Он сдвинул стул немного влево. Теперь ему было видно весь коридор и бильярдный стол; четверо напавших на него притворялись, что играют, исподволь наблюдая на ним. Пит ясно видел: они хотят, чтобы он понял это, он должен знать, что он — вонючий крысеныш, которому некуда бежать; тюрьма — это замкнутая система, стены смыкаются в кольцо, побежишь — и тут же наткнешься на жесткое, и это жесткое ни обойти, ни пройти насквозь. Кароль Томаш стоял ближе всех. Время от времени он поднимал руку, указывал на свои губы и складывал их в слово «stukach».
Паулы больше не существовало.
Пит Хоффманн искал в своей душе место, где сохранилось бы спокойствие. Надо постараться понять, что теперь у него другое задание — выжить.