- Что ж, путник, не буду ничего говорить, только оглянись вокруг, не заточил ли себя сам в оковы?
Поднялась вокруг клетка, золотом блеснули её прутья, ослепляя пленника.
- Отпусти меня! – закричал юноша. – Что ты со мной сделала?
Засмеялась Властительница, обернулась к горам и вопросила:
- Полюбился ли вас этот герой? По сердцу ли стал?
И отвечали горы:
- Глуп он, себялюбив. Сам себя пленил, пусть сам и выбирается.
- Клетка твоя, - молвила Госпожа, - лишь одному тебе и принадлежит. Коли найдёшь свой путь, так откроется замок. Да умерь свою гордыню, не тюремщица я тебе.
Века тянулись друг за другом, сгорал пленник своих желаний и вновь выходил из пепла, возрождаясь день ото дня. Огнём горели его очи, обжигали пламенные крылья, громко кричал он от боли, но никто не слышал просьб. Менялись жизни, люди находили свои пути, делали выборы, а он наблюдал за ними и каменные слёзы катились из его глаз.
Шаг первый
Самая большая человеческая ошибка – это вечная надежда на лучший поворот жизни, на выполнение потаённых желаний, спрятанных далеко в разуме, погружённом в сладостное ожидание чего-то большего. Мы постоянно стремимся к своей свободе, ищем лучший путь, позволяющий ни от кого не зависеть, а потом оказывается, что каждый из нас уже много лет бьётся о прутья клетки, не замечая них самих, ни властного хозяина, каждую ночь накрывающую ужасную темницы плотным покрывалом. Дабы заглушить крики.
Глаза у каждого из наших тюремщиков свои, но все они смотрят внимательно, словно хотят запечатлеть в своей памяти каждую детали наших трепещущих душ.
Мы попадаем к ним в плен и улыбаемся, видя до боли знакомые лица, столь долго нас отвергающие и вот сейчас наконец берущие под своё крыло. Нас уже не волнует ни их желание повелевать, ни громкий хохот, пробирающий до костей. Даже звонкий поворот ключа в замке кажется лишь прекрасной музыкой, которую объект наших желаний решил включить для нас двоих.
- Посмотри на меня, моя милая илла мон.
И я поднимаю глаза, покоряясь лишь его желанию.
Есть ли в моём повествовании хоть капля линейности и чёткости? Любой человек, случайно заставший общипанный труп маленькой пташки, не сможет провести параллель между её кончиной и началом жизни, когда она лишь вылупилась из гнезда. Человек даже не станет об этом думать, ведь его жизнь несётся вперёд, а время поджимает, не давая ни минуты по настоящему заметной и ощутимой свободы.
Пожалуй, линейности всё же нет.
Есть только истекающие медью глаза, царящие над самой смертью и дарящие ту необходимую лёгкость, помогающую спать спокойно, не мучаясь от кошмаров и не пытаясь вспомнить отчего-то упорно ускользающие сновидения.
Знаете, это как наркотики. Ты вроде бы здесь, в своём теле, но тут же куда-то улетаешь. Твои глаза уже не видят разметку реальности и есть только единый путь, постоянно теряющийся в густых клочьях тумана.
- Моя илла мон…
Я уже успела забыть какого это быть настоящей и, растворившись в бесконечности слов, решила лишь улыбаться, ведь так гораздо легче. Он тоже улыбается, словно пытается стать моим отражением, на мгновение превращая наш мир в огромное, ни с чем не сравнимое зеркало, в котором есть лишь два человека, соединённые излишне короткой нитью, пуповиной.
И я кричу.
Он обходит меня осторожно, так грациозно крадётся, будто бы всю свою невообразимо длинную жизнь только и делал, что наблюдал за прекрасными по своей природе хищниками, в чьих глазах растекается погибель.
Каждый из нас может взглянуть на экран телевизора, щёлкнуть пультом и найти необходимый канал, где будет именно то, что интересно капризному зрителю. Так можно узнать многое, остальное дело техники и памяти, стремящейся вытолкнуть всё ненужное.
- Подойди ближе, давай…
- Отпусти, прошу…
Ближе, ближе, маленькая куколка, тебе не сбежать, не спрятаться, не спастись, а твой тюремщик смотрит внимательно, пытаясь прочитать мысли, страхи, мольбу.
Он никогда не скрывает своей красоты, наоборот, выставляет напоказ только лучшие стороны себя, отчего его бедные жертвы до последнего не замечают, что смотрят прямо на монстра, а его когтистые лапы смыкаются на их тонких, девичьих талиях, вспарывая кожу. Они даже не кричат, лишь разевают рот, будто бы пытаются изобразить рыбу, выброшенную на берег.
Я помню лица каждой из них, он давно забыл.
На моей, всё же безмерно короткой памяти, кричала только одна. Она была то ли врачом. То ли медсестрой. Точно кто-то из этой профессии. Тогда шла кровопролитная война, приходилось выдерживать колоссальные нагрузки, женщины утаскивали с поля боя мужчин гораздо больше их самих. Взваливали на себя оружие, всё обмундирование и ни разу не пытались жаловаться.