Подсудимый: Нет, о вралях я еще не говорил. Перехожу к ним как раз. Вы еще не узнали и не поняли силу девятой заповеди, запрещающей ложь, клевету. Вы еще думаете, что это средство испытано и что оно сослужит вам еще не одну службу. Но и здесь нет того святого убеждения в спасительности лжи, которым вы еще недавно горели. Вы уже не смеете лгать так беззастенчиво, как еще лгали недавно. Крупицы правды со всех сторон пробиваются сквозь завесы лжи, и скоро вы поймете, что «брехней» свет пройдешь, да назад не воротишься. Старый режим, старый мир, от которого вы отреклись, облив его самой гнусной ложью и клеветой, старый мир встает из-под этого потока, как будто бы он был сделан из хрусталя. Ложь скользит по нем, как глыба глетчера. С ужасом видите вы, как все то, что вы лгали, все, что вы «послушествовали ложно», обращается против вас. Вы трепещете, потому что хорошо знаете, что эта идеализация старого, идеализация, которую вы сами создали, ибо покрыли это старое незаслуженными потоками клеветы, что эта идеализация есть самый ваш грозный враг. Перед ним вам не устоять. Он стучится везде, во всякую дверь, в дверь самой бедной хижины. Он пролезает в щель, куда, казалось, не может проникнуть ни единый луч света. Мало того, этот грозный призрак стучится в ваши собственные сердца: глядя на тот новый мир, который вы создали, прошлое начинает казаться многим из вас прекрасной грезой, и страшно вам по ночам, когда вы думаете о тех потоках черной неправды, которую вы на него бессмысленно, безрезультатно вылили. Так жестокий воин и палач Савл, встретив тень Христа, кроткую и призрачную, не смог выдержать вопроса Божественного Привидения: «За что ты Меня гонишь?» И близок день, когда из ваших рядов выйдут Павлы, обратившиеся из Савлов, и они будут наиболее горячими защитниками и восхвалителями той старой России, которую они же так ужасно оклеветали! (Голос: «Кончайте!»)
Подсудимый: Кончаю. О десятой заповеди мне сказать нечего. Я уже говорил о ней. Ею запрещается социальная зависть, ею запрещается натравливание бедных на богатых, ею запрещается вражда классов, ею запрещается как раз именно основание и базис всего социалистического учения. Со всей силою, на какую вы были способны, вы восстали против нее. И вот прошло несколько лет, и вы отреклись от этой основы. Теперь вы внушаете смирение, вы внушаете всем гражданам захваченного вами государства терпение, вы освятили социальное неравенство, вы вновь воссоздали социальную лестницу и позволили двигаться по ней вверх и вниз, в зависимости от способностей людей. И даже более того. Вы усилили это неравенство. Оно сейчас более острое, чем раньше. Гоняясь за одной большой целью, которую вы выражаете словом: «Все на экономический фронт», вы зажали в тиски все зависти и неудовольствия, все то, что собрано в суровом запрещении: «Не пожелай ничего, елика суть ближняго твоего». На Западе, в этих буржуазных странах, которые вы мечтали перевернуть, там применение Моисеева закона все же не так сурово, как здесь. Там, правильно или неправильно, но все же существует отдушина. Когда ад озлобления и зависти слишком переполняет сердца более бедных, они, объявляя забастовки, выражают свой протест и, так сказать, этим срывают сердце. Редко это достигает цели, потому что редко хватает у них разума не требовать больше, чем дать возможно. Но есть хоть отдушина. Здесь же, в республике рабочих и крестьян, в социалистической республике, руководимой партией коммунистов, здесь у тех, кто находится внизу социальной лестницы, отнято и это. Работайте и молчите. Забастовка? Со всякой забастовкой расправляется у вас ГПУ так быстро, что она не смеет и возникнуть. Тот, кто посмеет предложить забастовку, того ждет бесследное исчезновение в тайных подвалах, где моторы заглушают всякий стон.
Вот чем вы закончили поднятое знамя за лучшее будущее «голодных и рабов».
Но вы спросите, если все это так, если вы сейчас неукоснительно исполнительны в отношении Моисеева закона, то какая же такая огромная пропасть между вами и мною, именно за этот закон разрывающимся?
Есть огромная разница. И чтобы я простил вас… (Крики возмущения, смех, неистовый шум: Остановите Поприщина! Да прекратите этот бред!)
Председатель: Я в последний раз делаю вам замечание!
Подсудимый: Я тоже думаю, товарищ председатель, что в «последний» раз… Присутствующих граждан удивляет, что я говорю об условиях моего прощения их… (Крики: «Какая наглость!»)