– Что такое случилось с девушкой, которая жила до меня? – спросила Полинька, чтоб переменить разговор.
– Что? ха, ха, ха! да ничего! То уж давно было; а до вас жила у нас благородная старая девушка, да Анисья-лиса выжила ее. А та была молодая: ну, известно…
Вошла Анисья Федотовна, и разговор прекратился.
Прошло два дня. Полинька не видала ни Бранчевской, ни ее сына. Разливая чай в буфете, она не раз готова была плакать: так оскорбляли ее шуточки лакеев, очень недовольных ее гордостью. Она с нетерпеньем ждала воскресенья, чтоб бежать к Надежде Сергеевне и башмачнику и поискать способа оставить свое место.
На третий день вечером, когда Полинька была в своей комнате, прибежал лакей и звал ее к барыне. Полинька испугалась и пошла за лакеем. Он привел ее в небольшую переднюю и, отворив дверь, с усмешкой сказал:
– Извольте итти прямо: тут ближе!
Полинька вошла в комнату, богато убранную и освещенную сверху лампой; не видя никого, она прошла еще две комнаты, неосвещенные, и, заметив свет между занавесками, тихо распахнула их и вошла.
Камин догорал; свечи с зелеными колпаками стояли на большом письменном столе и слабо освещали комнату, убранную очень странно, как показалось Полиньке. Ей отчего-то вдруг стало страшно, и она попятилась, но тотчас же улыбнулась своей трусливости и пошла вперед. Сделав несколько шагов, она остановилась посреди комнаты как вкопанная: на больших креслах у камина, совершенно свернувшись, лежал Бранчевский и лукаво выглядывал из-за спинки. При первом движении Полиньки к двери он вскочил и, заграждая ей дорогу, шутливо сказал:
– Здравствуй, гордая красавица! А, а! ты ко мне в гости пришла?
Полинька побледнела. Бросив на него взгляд, полный гордости и достоинства, она строго сказала:
– Позвольте мне уйти отсюда; меня спрашивает ваша матушка; не удерживайте меня.
И она сделала шаг вперед. Он был так поражен ею, что невольно посторонился, но тотчас же засмеялся, опять заслонил ей дорогу и, раскрыв объятия, сказал:
– Я не мешаю тебе: иди!
Полинька повернулась и быстро пошла к другой двери. Молодой человек засмеялся.
– Ну, вот так лучше: прямо ко мне в спальню!
Полинька остановилась. В лице ее появилась страшная злоба.
– Чего вы хотите от меня? – спросила она.
– Послушай, ты так страшно смотришь, что я тебя боюсь.
И он притворно задрожал и сделал смешную гримасу, как будто хотел плакать.
Полинька невольно улыбнулась.
– А, ну вот! – радостно сказал Бранчевский. – Вот так ты гораздо лучше.
Полинька в ту же минуту сделала опять серьезное лицо и сказала:
– Если вы хотите, чтоб я улыбалась, то не удерживайте меня здесь. Я вам скажу откровенно, что ваш поступок со мною очень неблагороден. Я живу в вашем доме, у вас огромная дворня, и все уж знают, что я была у вас. Вам смешно! – сказала Полинька, заметив улыбку Бранчевского. – Мы, бедные люди, также имеем родных и знакомых, которым больно будет слышать…
– Боже мой, откуда ты научилась так говорить? – спросил Бранчевский.
– А откуда вы научились, – отвечала рассерженная Полинька, едва сдерживая слезы, – таким неблагородным вещам: приказывать лакеям обманом привести к вам бедную девушку, осрамить ее и, может быть, лишить последнего куска хлеба? откуда вы этому научились? Мы если сделаем что дурное, так у нас не было учителей…
В ту минуту послышался звонок. Бранчевский вздрогнул, изменился в лице и, указывая на дверь своей спальни, сказал:
– Войди в эту комнату: моя мать идет сюда!
По невольному движению страха Полинька кинулась было к двери, но вдруг воротилась, стала посреди комнаты и насмешливо смотрела на Бранчевского.
– Иди же скорей! – с сердцем сказал он.
– Нет, я не пойду! Зачем, мне прятаться? я не сама к вам пришла! – решительно заметила Полинька.
Бранчевский с удивлением посмотрел на Полиньку, с сердцем кинулся к столу, погасил свечи и, уходя из комнаты, сказал:
– Если не хочешь, чтоб тебя выгнали из дому, так оставайся здесь и не шевелись.
Глава IX
Стоя в темной комнате, Полинька чуть не сошла с ума от страха и стыда. Наконец она пошла ощупью в спальню и, к великой радости, нашла там дверь, которая вывела ее в темный коридор, откуда она вышла в сени. Возвратясь к себе в комнату, Полинька проплакала всю ночь. Она все еще любила Каютина, но старалась себя уверить, что, кроме злобы, ничего к нему не чувствует, и приписывала все свое несчастие ему одному. И тогда горбун казался ей не так страшен. Его предсказания сбылись: Каютин пропал неизвестно куда!
Рано утром Анисья Федотовна в волнении вбежала к Полиньке и отдала ей ключи, хныкая и прося ее на несколько часов заменить ее должность.
– Ах ты, господи! – бормотала Анисья Федотовна.
– Да что случилось с вами? – спросила Полинька.
– Как что? человек умирает, пришли мне сейчас сказать, а ты боишься итти! ну как спросят? или что случится?
– Неужели у вас так строго, – спросила Полинька, – что нельзя итти, если даже кто умирает?
– Что делать? чужой хлеб ешь, так и чужую волю исполняй, как требуется.
Полинька испугалась: ей быстро представилось собственное положение: что если башмачник или Кирпичева захворают, а ее не пустят?
– Идите, идите! я все за вас сделаю! – сказала Полинька и с участием спросила: – Он вам родственник?
– Нет, – хныкая, отвечала Анисья Федотовна, – он был прежде управляющий здесь, человек доброжелательный… я его годов тридцать как знаю… да такой был здоровый, а вот вдруг захирел; сегодня уж пришли мне сказать, что зовет меня к себе: последнюю волюшку хочет объявить… Голубчик ты мой, о-хо-хо, ох!
И Анисья Федотовна завыла.
Полинька успокаивала ее и упрашивала скорей идти к умирающему.
Анисья Федотовна возвратилась через два часа. Полинька с участием спросила: как и что?
– Ах, матушка! как щепка, высох мой голубчик! едва меня узнал. "Ты, – говорит, – поклянись мне, что мою волю исполнишь! А вот, говорит, на бумагу; как я умру, так, говорит, подай сейчас кому следует: это, говорит, моя духовная".
И Анисья Федотовна таинственно вынула из ридикюля бумагу, завернутую в платок, и, развертывая ее, продолжала:
– "Ты, – говорит, – не показывай никому этой бумаги до моей смерти". А я-то грамоте не знаю! а хотелось бы мне знать, кому он свое добро отказывает? уж не мне ли? Да, кажись, у него ближе меня никого и нет!
И она, лисьими ужимками подав Полиньке бумагу, прибавила: "Ну-ка, прочтите" и подставила ухо.
Полинька развернула бумагу. Духовная была написана по форме. Полинька быстро читала; волнение ее все увеличивалось; наконец она вдруг остановилась, дочитав до места, где было написано: "Отказываю все мое имение, движимое и недвижимое, векселя под такими-то нумерами девице…"
Голос дрожал у Полиньки, руки опустились, она с ужасом смотрела на Анисью Федотовну, которая, слегка нагнув голову, ждала продолжения.
– Ну – сердито сказала она, потеряв терпение, – девице Анисье… Федо…
– Кто он такой? – в волнении спросила Полинька.
– Да читайте! Господи! Ну, прочтите и увидите, как зовут.
Полинька быстро поглядела подпись, – и вспыхнула, потом побледнела. Далеко отбросив от себя духовную, она закрыла лицо руками и зарыдала.
– Что такое, что такое? Господи! что случилось?
И Анисья Федотовна подняла духовную и спрятала ее.
– Так не мне, – спросила она, задрожав, – он отказывает? а?
– Нет! – рыдая, отвечала Полинька.
– Не мне!.. – грозно повторила Анисья Федотовна. – А, а, а! ну, так пусть его умирает, как собака! Нет, нет, не пойду!
Полинька с ужасом открыла лицо, и в глазах ее, еще полных слез, появилось страшное негодование.
– Как вам не стыдно! – сказала она с упреком. – Ведь он умирает!
– Ах! – с испугом воскликнула Анисья Федотовна. – Еще, может, можно было переменить, переделать… А я вот, старая дура, простофиля, разболтала все!
– Я ни слова никому не скажу!
Анисья Федотовна улыбнулась.
– Подите к нему: может быть, он вас ждет! – прибавила Полинька умоляющим голосом.
– Вот тебе, как не так! он, известно, рад, как я приду, да мне-то что за прибыль? да и как от дела бежать? не пустят!