— Позвольте мне уйти отсюда; меня спрашивает ваша матушка; не удерживайте меня.
И она сделала шаг вперед. Он был так поражен ею, что невольно посторонился, но тотчас же засмеялся, опять заслонил ей дорогу и, раскрыв объятия, сказал:
— Я не мешаю тебе: иди!
Полинька повернулась и быстро пошла к другой двери. Молодой человек засмеялся.
— Ну, вот так лучше: прямо ко мне в спальню!
Полинька остановилась. В лице ее появилась страшная злоба.
— Чего вы хотите от меня? — спросила она.
— Послушай, ты так страшно смотришь, что я тебя боюсь.
И он притворно задрожал и сделал смешную гримасу, как будто хотел плакать.
Полинька невольно улыбнулась.
— А, ну вот! — радостно сказал Бранчевский. — Вот так ты гораздо лучше.
Полинька в ту же минуту сделала опять серьезное лицо и сказала:
— Если вы хотите, чтоб я улыбалась, то не удерживайте меня здесь. Я вам скажу откровенно, что ваш поступок со мною очень неблагороден. Я живу в вашем доме, у вас огромная дворня, и все уж знают, что я была у вас. Вам смешно! — сказала Полинька, заметив улыбку Бранчевского. — Мы, бедные люди, также имеем родных и знакомых, которым больно будет слышать…
— Боже мой, откуда ты научилась так говорить? — спросил Бранчевский.
— А откуда вы научились, — отвечала рассерженная Полинька, едва сдерживая слезы, — таким неблагородным вещам: приказывать лакеям обманом привести к вам бедную девушку, осрамить ее и, может быть, лишить последнего куска хлеба? откуда вы этому научились? Мы если сделаем что дурное, так у нас не было учителей…
В ту минуту послышался звонок. Бранчевский вздрогнул, изменился в лице и, указывая на дверь своей спальни, сказал:
— Войди в эту комнату: моя мать идет сюда!
По невольному движению страха Полинька кинулась было к двери, но вдруг воротилась, стала посреди комнаты и насмешливо смотрела на Бранчевского.
— Иди же скорей! — с сердцем сказал он.
— Нет, я не пойду! Зачем, мне прятаться? я не сама к вам пришла! — решительно заметила Полинька.
Бранчевский с удивлением посмотрел на Полиньку, с сердцем кинулся к столу, погасил свечи и, уходя из комнаты, сказал:
— Если не хочешь, чтоб тебя выгнали из дому, так оставайся здесь и не шевелись.
Глава IX
У постели умирающего
Стоя в темной комнате, Полинька чуть не сошла с ума от страха и стыда. Наконец она пошла ощупью в спальню и, к великой радости, нашла там дверь, которая вывела ее в темный коридор, откуда она вышла в сени. Возвратясь к себе в комнату, Полинька проплакала всю ночь. Она все еще любила Каютина, но старалась себя уверить, что, кроме злобы, ничего к нему не чувствует, и приписывала все свое несчастие ему одному. И тогда горбун казался ей не так страшен. Его предсказания сбылись: Каютин пропал неизвестно куда!
Рано утром Анисья Федотовна в волнении вбежала к Полиньке и отдала ей ключи, хныкая и прося ее на несколько часов заменить ее должность.
— Ах ты, господи! — бормотала Анисья Федотовна.
— Да что случилось с вами? — спросила Полинька.
— Как что? человек умирает, пришли мне сейчас сказать, а ты боишься итти! ну как спросят? или что случится?
— Неужели у вас так строго, — спросила Полинька, — что нельзя итти, если даже кто умирает?
— Что делать? чужой хлеб ешь, так и чужую волю исполняй, как требуется.
Полинька испугалась: ей быстро представилось собственное положение: что если башмачник или Кирпичева захворают, а ее не пустят?
— Идите, идите! я все за вас сделаю! — сказала Полинька и с участием спросила: — Он вам родственник?
— Нет, — хныкая, отвечала Анисья Федотовна, — он был прежде управляющий здесь, человек доброжелательный… я его годов тридцать как знаю… да такой был здоровый, а вот вдруг захирел; сегодня уж пришли мне сказать, что зовет меня к себе: последнюю волюшку хочет объявить… Голубчик ты мой, о-хо-хо, ох!
И Анисья Федотовна завыла.
Полинька успокаивала ее и упрашивала скорей идти к умирающему.
Анисья Федотовна возвратилась через два часа. Полинька с участием спросила: как и что?
— Ах, матушка! как щепка, высох мой голубчик! едва меня узнал. «Ты, — говорит, — поклянись мне, что мою волю исполнишь! А вот, говорит, на бумагу; как я умру, так, говорит, подай сейчас кому следует: это, говорит, моя духовная».
И Анисья Федотовна таинственно вынула из ридикюля бумагу, завернутую в платок, и, развертывая ее, продолжала:
— «Ты, — говорит, — не показывай никому этой бумаги до моей смерти». А я-то грамоте не знаю! а хотелось бы мне знать, кому он свое добро отказывает? уж не мне ли? Да, кажись, у него ближе меня никого и нет!