– Но ты же понимаешь, – мать качала головой, – что перед тем он двадцать лет упорно и сосредоточенно думал о способах классификации химических элементов? Сам по себе даже сон никому не приснится, сперва – упорная работа и только потом – удача.
Валентин понимал, но все равно с интересом слушал. Хотя чаще темы разговоров были глупыми. Например, про «девиц». Слово было грубоватое, для матери совершенно не характерное, но, похоже, она всерьез опасалась, что возрастные гормональные бури отвлекут сына от «достойного» пути.
Смешно.
Нет, он не был, конечно, монахом. Девочки – девушки, женщины – ему нравились. Очень даже нравились. Но делать их центром жизни? Глупо и даже скучно. Или, как некоторые из приятелей, рисовать звездочки на спинке кровати? Да еще и кичиться их количеством? Вроде охотника из сказочного фильма:
– А хотите убить сотого медведя?
– Медведя? Сотого?!! Заманчиво.
Охотнички! Если ты занимаешься «этим» для удовольствия (а для чего еще?), то за каким веником подсчитываешь «подходы к снаряду»? А если тебе нужен подсчет, то какое тогда удовольствие? Чем это отличается от тягания, к примеру, штанги?
Так что «девиц» у Валентина было не сказать чтобы много, не о чем беспокоиться. Но мать, разумеется, знала лучше. Она всегда все знала лучше.
Если бы она действительно знала!
С «удовольствиями» его познакомила Танька-шалава с соседней улицы. Не то чтобы она считалась совсем уж гулящей, но заполучить ее оказалось нетрудно. Ей было тогда лет девятнадцать, что ли. Ему – тринадцать. Впечатления от торопливого процесса в подвальном закутке остались… сложные. Приятно, спору нет, но – было бы из-за чего огород городить. Почти как в пошлом анекдоте про «слабое подобие левой руки». Хотя анекдот, конечно, преувеличивал. С живой женщиной было куда вкуснее, сочнее и насыщеннее, чем «тихо сам с собою». Даже с Танькой-шалавой. Ну и плевать, что ее только ленивый не поимел. Она была симпатичная и держала себя в чистоте. Заниматься «этим» без презерватива отказывалась наотрез. И пахло от нее приятно.
Впрочем, приятно пахло от многих – хотя некоторые, это было особенно заметно в летних автобусах, норовили вылить на себя чуть не ведро духов. Лучше всего пахли те, кто духами (или чем там еще они поливаются?) вовсе не пользовались – запах чистого, пусть даже слегка вспотевшего тела (у каждой разный, вот чудеса!) будоражил куда сильнее любой парфюмерии. Красивых было меньше, но тоже хватало.
А с некоторыми даже удавалось поговорить!
Леля была лучше всех! Тонкая, легкая, золотистая! Как пробившийся сквозь листву первый утренний солнечный зайчик. И запах у нее был такой же. Легкий, прозрачный, свежий. Как разнотравный луг ранним утром, когда солнце не успело еще разогреть, насытить воздух тяжелой вязкой духотой. Когда слышно еще, как на границе луга и леса звенит легонько почти невидимый в тени родник…
И тянется к нему, как будто крадучись, еще одна струна запаха – странная, дикая, пряная. Словно не солнечный зайчик пробежал – словно тигр приходил к водопою. Хотя какие могут быть тигры в наших-то лугах или даже лесах? Но запах – запах был! И неуместная эта нотка особенно будоражила.
Он погладил узкие золотистые планки – дверь была «наборная», такая же, как в их с матерью и отцом квартире. Только в их подъезде пахло обыкновенно: пылью или влажным камнем, смотря по тому, когда делали уборку, борщом или тушеной капустой, да еще тяжелым цветочным амбре – соседка сверху предпочитала густые, чуть не вязкие духи. После ее шествия по лестнице в подъезде долго-долго висела тяжелая и как будто липкая «туча». А возле Лелиной двери парило невидимое, но ощутимое облачко – легкое, свежее, острое. Недолго, через минуту-две развеется, однако уходить все равно было жалко. Словно Леля еще тут!
Он представил, как там, внутри квартиры, она, балансируя то на одной ноге, то на другой, сбрасывает туфли, морщится, растирает усталые от каблуков ступни. Он говорил, что лучше ботинки, апрель – не июнь, вечером холодно, но она уперлась: как ты не понимаешь, это же Мариинка! Смешная Лелька. Ну премьера, и что. В антракте, на променаде в фойе, через одного – тренировочные (или очень на них похожие) штаны и кожаные куртки, бордовые пиджаки и сверкающие лаком ботинки! Довершали великолепие тяжелые золотые цепи и почти такие же массивные серьги и ожерелья у «дам». А ведь совсем, кажется, недавно, визит в оперу, да и вообще в театр, считался событием торжественным, ради этого из гардеробов доставались лучшие костюмы и платья, обувь начищалась до зеркального блеска. Но лакированных ботинок он не помнил, тем более в сочетании с тренировочными штанами. И эта смесь запахов – бррр! Мариинка, как же! Средоточие культурной жизни культурной, черт побери, столицы!