Однако Блюменталь не предлагал ничего. Он только коротко фыркнул.
— Слишком дорого!
— Ну конечно! — сказал я, прощаясь с последней надеждой.
— Почему «конечно»? — неожиданно спросил Блюменталь с ноткой живого интереса.
— Господин Блюменталь, — ответствовал я, — разве вы встречали в наши дни человека, который реагировал бы на цены иначе?
Он внимательно посмотрел на меня. На лице его мелькнуло что-то вроде улыбки.
— Это верно. И тем не менее цена машины слишком высока.
Я не верил своим ушам. Наконец-то прорезался истинный тон! Тон азартного интереса! Или то был очередной коварный маневр?
В это мгновение в воротах показался какой-то элегантный щеголь. Он вынул из кармана газету, еще раз сличил с ней номер дома и направился ко мне.
— Здесь ли продается «кадиллак»?
Я кивнул и, опешив, уставился на бамбуковую трость и кожаные перчатки пижона.
— Могу я взглянуть на него? — невозмутимо продолжал тот.
— Вот он, — сказал я, — но не будете ли вы так любезны немного подождать, я сейчас занят. Прошу вас, пройдите пока в помещение.
Щеголь некоторое время прислушивался к шуму мотора, придавая своему лицу сначала недовольное, потом все более одобрительное выражение, и наконец дал увести себя в мастерскую.
— Идиот! — зашипел я на него и поспешил вернуться к Блюменталю. — Стоит вам проехаться разок на машине, и вы иначе станете относиться к цене. Можете испытывать ее сколько пожелаете. Если вам сейчас некогда, то я могу заехать за вами вечером, и мы совершим пробную поездку.
Но его мимолетный порыв уже улетучился. Блюменталь снова принял позу по меньшей мере президента певческой ассоциации, изваянного из гранита.
— Ах, оставьте, — сказал он. — Мне пора идти. Если я захочу предпринять пробный выезд, то я ведь смогу позвонить вам.
Я понял, что дальнейшие усилия пока бесполезны. Этого не уговоришь.
— Хорошо, — сказал я. — Но может быть, вы дадите мне свой телефон, чтобы я мог известить вас, если кто-нибудь еще будет интересоваться машиной?
Блюменталь как-то странно посмотрел на меня.
— Интересоваться — еще не значит покупать.
Он вытащил коробку с сигарами и предложил мне. Вдруг выяснилось, что он курит. И даже «Корону» — денег у него, видно, куры не клюют. Но мне это было уже безразлично. Сигару я взял. Он любезно подал мне руку на прощание и ушел. Я смотрел ему вслед, тихо, но основательно чертыхаясь. Потом вернулся в мастерскую.
— Ну как? — встретил меня щеголь по имени Готфрид Ленц. — Каково я все это проделал? Смотрел, смотрел, как ты надрываешься, и решил пособить. Благо Отто, переодевшись, оставил тут свой шикарный костюм! Мигом влезаю в него, выпрыгиваю в окошко и заявляюсь во двор, как заправский покупатель! Ловко, а?
— Бездарно и глупо! — возразил я. — Он хитрее нас с тобой, вместе взятых. Взгляни, какие он курит сигары. Полторы марки штука! Ты спугнул миллиардера.
Готфрид отнял у меня сигару, обнюхал ее и зажег.
— Если я кого и спугнул, то мошенника. Миллиардеры не курят таких сигар. Они курят грошовые.
— Чушь, — сказал я. — Мошенник не станет называть себя Блюменталем. Мошенник представится графом Блюменау или что-нибудь в этом духе.
— Он вернется, — заявил не унывающий, как всегда, Ленц и выдохнул мне в лицо дым моей же сигары.
— Этот не вернется, — сказал я убежденно. — Но где это ты раздобыл бамбуковую трость и перчатки?
— Одолжил. В магазине «Бенн и Ко». У меня там знакомая продавщица. Трость я, пожалуй, себе оставлю. Она мне нравится. — И он с самодовольным видом стал крутить в воздухе толстую палку.
— Готфрид, — сказал я. — Здесь ты гробишь свои таланты. Знаешь что? Шел бы ты в варьете. Вот где тебе место.
— Вам звонили, — сказала Фрида, косоглазая служанка фрау Залевски, когда я днем забежал на минутку домой.
Я обернулся к ней.
— Когда?
— Да с полчаса назад. Какая-то дама.
— И что она сказала?
— Что позвонит еще вечером. Ну так я ей прямо сказала, что толку не будет, что вечерами вас дома не бывает.
Я остолбенел.
— Что? Вы так и сказали? О Господи, научат вас когда-нибудь разговаривать по телефону?
— Я умею разговаривать по телефону, — с напыщенным достоинством произнесла Фрида. — А по вечерам вас дома действительно почти никогда не бывает.
— Не ваше дело! — в сердцах крикнул я. — В другой раз вы еще расскажете, что у меня носки дырявые.
— Могу рассказать и про это, — обдала меня ядом Фрида, зыркнув красноватыми, воспаленными глазами. Мы давно с ней враждовали.
У меня чесались руки ткнуть ее физиономией в кастрюлю с супом, но вместо этого, совладав с собой, я сунул ей марку и спросил примирительным тоном: