— Вот как ты думаешь, Иваныч, — сказал он. — Я все про охоту да рыбалку... Отчего такое получается: раньше мужик был бедный, а в лесах-озерах богато дичь да рыба водилась, а нынче наоборот — люди неплохо зажили, а зверье да рыба пропали. Помню, у нас на всю деревню один рыбак был — Степка Кривой, так его первым бездельником считали.
— А ты никогда не охотился и не рыбачил? — спросил Артем.
— Нестоющие это для человека занятия. Ну, понятно, когда голодный год или другая какая напасть, тут уж и воробья готов сожрать...
— Не прав ты, Гаврилыч, — сказал Артем. — Иной человек идет с удочкой на озеро, чтобы побыть на природе, отдохнуть, а улов — дело второстепенное.
— Что-то я еще не встречал рыбачка иль охотника, который бы от дармовой добычи отказался! Уж ежели стало клевать, полную лодку рыбы навалит, хоть и не нужно ему столько. Ловит и ловит, как ошалелый... Сидит вот в людях этакая непонятная жадность.
— Я вот тоже рыбак, а больше, чем на уху, мне рыбы и не надо.
— Что ни говори, Иваныч, а не уважаю я рыбаков-охотничков. Особенно жадных. А рыбалка и охота — сестры жадности да жестокости. И не спорь со мной, все одно не переспоришь!
2
Сидя на коньке крыши, Артем прилаживал к печной трубе цинковый защитный колпак от дождя. Гаврилыч с Эдом ушли обедать. Сверху было видно, как у семафора полуголые путейцы ремонтировали полотно. Чистый металлический стук — кто-то забивал кувалдой в шпалы костыли — далеко разносился окрест. Затарахтел мотоцикл: мимо дома проскочил на «Яве» Володя. Остановился у сельпо, поставил мотоцикл в сторонке, рядом с мопедами и велосипедами, а сам бодро взбежал по крутой лестнице в магазин. Появился он скоро. В руках кулек, очевидно, с конфетами, карман нового пиджака оттопыривает бутылка.
Из сельпо Володя направился к дому, в котором жила Таня. У двери он пятерней пригладил свои кудри, видно, по привычке чиркнул подошвами по ступеньке, так как на улице было сухо, и, толкнув дверь, скрылся в сенях.
Артем, забыв про трубу, озадаченно смотрел на дом: с какой бы это стати Володя в рабочее время вырядился в новый костюм, взял вино, конфеты и отправился к Тане?
После того как они уехали с острова, Артем виделся с Таней всего два раза. Первый — перед ее отъездом в Москву на экзамены. Несколько раз он приходил к ее дому. Таня не открывала. Однажды дверь открыла старуха и сказала, что Таня уже третий день у сестры.
Артем долго кружил по путям возле казармы и, дождавшись, когда сестры не было дома, зашел к Тане. Она лежала на тахте. Увидев Артема, захлопнула книжку и села. В глазах не поймешь что: удивление или усмешка.
— Сестра говорит, что тебя ребятишки из детсада прозвали дядькой Черномором... — сказала она.
— Почему ты прячешься от меня?
— Я боюсь тебя, дядька Черномор, — улыбнулась она.
— Таня, я серьезно спрашиваю...
— Если бы я попросила, ты сбрил бы бороду? Я никак не могу представить тебя без бороды.
— Давай ножницы!
— Лучше не надо, — улыбнулась девушка. — Вдруг без бороды ты окажешься совсем неинтересным?..
— И все-таки я очень прошу: объясни, что происходит?
—- Ты, пожалуйста, не обижайся, но я не хочу тебя видеть.
— Почему? Почему?
— Не знаю, — вздохнула она. — Честное слово, не знаю.
В нем поднялась злость. Он назвал ее дурочкой. Думал, что обидится, а она сказала:
— Не сердись, пожалуйста... Наверное, я действительно дурочка, что поделаешь?
Артем обнял ее. Таня отталкивала и что-то говорила. Он не слышал.
— Уходи сейчас же! — вырывалась она. — Сестра идет! Я не хочу, чтобы она тебя увидела.
С сестрой он столкнулся в дверях, растерянно кивнул ей. Она не ответила, лишь изумленно проводила его взглядом. Не оглядываясь, он пошел к своему дому. И до самого вечера пилил ножовкой трухлявые доски и бревна. А потом, расколов их, складывал в поленницу.
Нигде не видя Тани, Артем снова отправился искать ее, на этот раз не дожидаясь, когда уйдет сестра. Дверь открыла Лиза. С явным удовольствием она сообщила, что Таня автобусом уехала в Бологое.
Артем вскочил в «Москвич» и помчался в райцентр. Но когда он добрался туда, Тани на вокзале уже не было. Из Бологого в Москву поезда идут один за другим.
Артем всю ночь провел без сна. Чувства утраты, обиды и всего, в чем он и сам толком не мог разобраться, терзали его до утра. Он даже решил с рассветом махнуть в Москву и разыскать ее там. Но, пробудившись к полудню, раздумал: во-первых, это не что иное, как мальчишество, во-вторых, все-таки она будет сдавать приемные экзамены, и в этот момент выяснять с ней отношения по меньшей мере нелепо.
Во второй раз они увиделись в день ее приезда.
Встречаясь иногда у колодца с Лизой, Артем узнал, что Таня благополучно сдала два экзамена и завтра приезжает. Утром следующего дня Артем отправился в Бологое. Он прождал ее четыре часа. Прочитал почти все газеты и журналы в киоске, выпил кружку пива, изучил расписание поездов прибывающих и убывающих со станции Бологое, подстригся в привокзальной парикмахерской.
Таня приехала в полдень. Он видел, как она вышла из вагона. Щурясь от бьющего в глаза солнца, не спеша зашагала по перрону к автобусной остановке. В одной руке чемодан, в другой — коричневый плащ. Она была в белой кофточке и серой юбке. Немного осунулась, с лица сошел загар.
Артем медленно пошел за ней. Спустившись с моста, она прошла мимо «Москвича», не обратив на него внимания. И тогда Артем окликнул ее. Таня обернулась, блеснули в улыбке ровные белые зубы.
— Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть... Ты меня встречал?
Она была рада, и Артем сразу простил ей все: и обиды, и разлуку, и внезапный отъезд. Простил за эту добрую улыбку. Он взял легкий чемодан и, открыв дверцу, положил на заднее сиденье. От Тани пахло незнакомыми приятными духами. Кое-где на щеках, у носа, появились крошечные веснушки. Когда выехали на асфальтированную городскую улицу, Артем спросил:
— Конечно, сдала?
— Сдала...
— Поздравляю! В сентябре в Москву?
— Нет, — сказала она.
— Не понимаю: сдала или не сдала? Помолчав, она ответила:
— Я перешла на заочное отделение... Стипендия маленькая, а сестра не сможет помогать. У нее двое детишек. Как видишь, все очень просто.
Дорога тянулась вдоль красивого бологоевского озера. Вдаль уходил небольшой белый катер. За ним волочился широкий веер взбаламученной воды с пенистыми закраинами. Показалась высокая белая церковь с зеленым куполом. Позади остались последние деревянные домишки, и машина выскочила на шоссе. В открытые окна повеяло прохладой.
— Как я соскучилась по сестре! — после затянувшегося молчания сказала Татьяна.
— Про меня-то хоть раз вспомнила?
— У меня ведь нет никого, кроме Лизы...
— А таких, как я, много? — усмехнулся Артем.
— Ты меня даже не спросил ни разу, откуда я, кто мои родители.
— Я ведь не отдел кадров, — сказал он. — Для меня достаточно, что ты есть на белом свете...
— Хочешь, расскажу про себя? — предложила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Мои родители погибли в войну, а мы воспитывались в детдоме... Я даже не знаю своей настоящей фамилии. И никто не знает. Лизе было пять лет, когда нас подобрали у разбитого эшелона после бомбежки, а мне год. В детдоме были очень добрые люди, они подарили нам роскошную дворянскую фамилию — Милославские. А могли ведь и по-другому назвать. Например, Лошадкины или Блохины.
— А фамилия Тимашева тебе нравится?
— Милославская лучше.
— Таня Милославская, — очень проникновенно сказал Артем, — я тебя люблю.
— Не говори так... Тот, кто легко произносит это слово, не может любить.
— Неужели ты думаешь, что я часто это говорю?
— Когда я училась в третьем классе, к нам прислали новую воспитательницу. Длинную, худую, нос крючком... Мы ее прозвали Кочергой. Десять раз на дню она говорила нам: «Дети, ну что вы за черствый народ? Думаете, мне хочется вас наказывать? Неужели вы не видите, как я вас люблю?» А сама наказывала на каждом шагу. И это ей доставляло удовольствие. По лицу было видно. Когда наказывала, всегда улыбалась, а нос ее упирался в верхнюю губу. Это она настояла на том, чтобы мою сестру перевели в другой детдом. Кочерга считала, что Лиза плохо влияет на наш класс. Когда сестру увезли в другой город, я впервые научилась ненавидеть. Однажды Кочерга по привычке сказала мне: «Таня, я ведь люблю тебя...» Я ей ответила: «А я вас ненавижу!» Все в детдоме