— Ты погоди, — оборвал председатель. — Сейчас главное — наглядная агитация, а вот после праздников и засядете за стенгазету. Хорошо бы всех наших пьяниц расчехвостить так, чтобы перья от них полетели!
— Не слишком ли много у меня нагрузок, Кирилл Евграфович? — спросил Артем.
— По-моему, это хорошо, когда ты людям нужен. Вот какая ситуация, Артем Иваныч, получается: мало в поселке культурных людей. Учителя, так они с ребятишками воюют; начальник почты, два-три пенсионера, — в общем, всех можно по пальцам пересчитать... Вот ты приехал, и потянулись люди к тебе... Всем ты нужен, каждый поговорить хочет. Еще бы, настоящий живой художник! Так что, Артем Иваныч, вникни в нашу нужду и не устраняйся... Кстати, зайди в лесничество, там тебе квитанция выписана на дрова. У нас ведь парового отопления нет, а печку-то зимой топить надо.
— Ну и дипломат вы, Кирилл Евграфович!
— Такая уж должность у меня... — хитро прищурившись, притворно вздохнул Носков.
— Когда за оформление-то примешься? Завтра?
2
Гаврилыч и Артем до вечера обшили мастерскую досками. Сосновый запах витал в пустой комнате, на полу стружки и обрезки досок. Заходящее солнце ударило в широкое окно, и доски красновато засветились.
Плотник сложил инструмент в сумку, повесил на гвоздь. Лицо у него было расстроенное. Пока работал, и десяти слов не обронил, все мысли были заняты только что происшедшей переменой в своей собственной жизни.
— Дожил, тунеядцем обозвали... — проворчал он. — И слово какое-то нехорошее. Будто и не матерное, а плюнуть хочется.
— Слово не из приятных, — согласился Артем. — Впрочем, ты не расстраивайся, Василий Гаврилыч, к тебе это не относится... Всю жизнь ты трудился, а тунеядцы боятся любой работы, как черт ладана.
— Ты мне отвали нынче побольше, Иваныч, — попросил плотник. — Чего-то тут щемит... — он постучал себя по тощей груди.
— Этот номер больше не пройдет, — твердо заявил Артем. — С сегодняшнего дня я тебе буду выплачивать деньги два раза в месяц, как на производстве... А эта бутылочная свистопляска, признаться, изрядно надоела мне.
— И ты туда же, Иваныч? — ахнул Гаврилыч. — Так все у нас расчудесно было заведено, и на тебе! Это тебя Евграфыч сбил с панталыку?
— Дожидаясь тебя из вытрезвителя, пришел я к этой благой мысли, если тебе интересно, — сказал Артем.
Поняв, что Артем не шутит, Гаврилыч еще больше помрачнел. Долго молчал, переводя взгляд с Артема на сумку, висящую на гвозде. И вид у него был такой несчастный, что Артем заколебался, подумав: не слишком ли жестоко поступает?..
— Это что же, две недели у меня не будет и капли во рту? — спросил Гаврилыч.
— Для тебя же лучше.
— Не подходит мне такая перспектива, — сказал плотник. — Да простит меня покойный Андрей Иваныч, что нарушаю его наказ, а работать больше не буду. Такое мое последнее слово!
Гаврилыч снял сумку с гвоздя, громко топоча по лестнице, спустился вниз, свистнул Эда и целеустремленно зашагал к калитке. Эд укоризненно посмотрел на Артема: дескать, зачем ты расстроил моего любимого хозяина? — и, опустив короткий хвост, пошел следом. Однако от калитки вернулся, взял в зубы большую, дочиста обглоданную кость и степенно удалился.
Артем ожидал, что плотник остановится у забора — так уже не раз бывало — и начнет долгие переговоры, но Гаврилыч даже не оглянулся.
Когда полчаса спустя звякнула щеколда, Артем обрадовался, решив, что плотник вернулся. Но это был Женя. В чистой рубахе, выглаженных штанах и с большим
альбомом, подаренным Артемом. Паренек еще издали улыбался.
— Я ваш урок выполнил, дядя Артем! — заявил он, усаживаясь рядом на крыльце. — Поглядите-ка!
Вот уже несколько недель Артем всерьез занимается с Женей. И, признаться, это доставляет ему удовольствие. Мальчишка по-настоящему талантлив, на лету схватывает все, что ни скажи, и к занятиям относится очень ответственно. Трудно пока определить, что у него лучше получается: пейзаж, портреты или животные. Артему все нравится. У этого мальчишки свой неповторимый почерк. Просто удивительно: не имея никакого представления о школе, правилах живописи, он сумел интуитивно развить в себе хороший вкус. Конечно, Женя интересовался живописью и в библиотеке перелистал десятки книг с классическими и современными иллюстрациями, мог назвать многих великих художников.
Мальчишка как-то сразу проникся доверием к своему учителю. Выполнял все его задания. И вот сейчас, раскрыв альбом, Артем уж в который раз с удовлетворением отметил, что все сделано как надо. Рисунок изящен и выразителен.
— Ну что ж, друг мой, — тоном учителя сказал Артем. — Задание можно считать выполненным, хотя ты и допустил ряд неточностей...
Женя с вниманием, достойным прилежного ученика, выслушал все замечания, а потом, перевернув несколько чистых листков, показал еще рисунок.
— Скучно рисовать одни ноги и руки, — сказал он. — К вашим ногам и рукам я приделал туловище и голову... Похоже?
Артем рассмеялся: на рисунке был изображен он. Но как? Тщательно выписанные руки и ноги и резкими смелыми штрихами выполнено все остальное.
— Тебе, наверное, скучно заниматься со мной? — спросил он.
Женя вскинул на него голубые глаза, опушенные белыми ресницами, и сказал:
— Заниматься всегда, скучно, но ведь надо? А рисовать я могу с утра до ночи, и мне никогда не бывает скучно.
— Я напишу в Ленинград, чтобы прислали учебники и книги по искусству живописи.
— Я их должен все прочитать?
— Тебе еще очень много нужно узнать. Считай, чта пока все это цветочки... А теперь пойдем в мастерскую.
— Опять скамейку рисовать? — насупился Женя. — Я лучше кошку или Эда. По памяти.
— Дойдет и до них очередь.
— Ну, чего скамейку рисовать? Она же мертвая... — А ты сделай ее живой.
И, заметив, как мальчишка встрепенулся, а в глазах его засветились два голубых огонька, прибавил:
— Пока будешь писать то, что я тебе предложу.
В мастерской скрипели под ногахми стружки, в углу одна на другой лежали гладкие доски. Артем включил свет, повесил на окно одеяло и разложил два мольберта: большой — для себя, а маленький переносный — для Жени. Потом спустился вниз, принес глиняный жбан из-под молока, кружку и полбуханки хлеба. Все это расставил на табурете и повернулся к Жене:
— Чем не натюрморт? Только прошу тебя, чтобы было полное сходство. Все как есть, понял?
— Понял, — пробурчал Женя, прикалывая кнопками белый лист.
Сделав несколько штрихов, он с любопытством взглянул на мольберт Артема.
— А вы кого будете рисовать? Опять дядю Васю?
— Не отвлекайся, — сказал Артем.
Артем купил в сельпо синий жестяной почтовый ящик и приколотил на дверь. У дома сразу стал обжитой вид. На другой же день обнаружил в ящике письмо из Ленинграда. Артем удивленно вертел в руках конверт. Адреса он никому не давал, потому что и сам его не знал. Да потом, когда уехал из Ленинграда, и дома-то еще не было. На конверте: «Калининская обл. Смехово. Художнику А. И. Тимашеву». Почти по Чехову: на деревню дедушке... И вот дошло.
Вскрыв конверт, прочел: «Правление Союза художников поздравляет вас со знаменательной годовщиной Октября и желает дальнейших творческих успехов и счастья в личной жизни!» Внизу мелким почерком приписано: «Артем! Куда ты пропал? Появляйся в Союзе, есть новости для тебя. С приветом!»
Артем улыбнулся и засунул письмо в карман. Отошел он от союзовских дел, зато влез по уши в поселковые. Неделю проторчал у Мыльникова на заводе. Оформил к празднику все как полагается. От имени руководства ему преподнесли праздничный набор крепких настоек и великолепный графин с красавцем петухом. А вчера закончил праздничное оформление поселкового клуба. Вот они красуются, его плакаты и транспаранты! Когда-то, еще студентом, он зарабатывал себе этим делом на жизнь. Ленинград... Три месяца он не был там. Сейчас в городе туманы и дожди. Даже не дожди, а въедливая водяная пыль. И редко-редко из-за низких дымных облаков выглянет хмурое невеселое солнце. В такую пору на Артема накатывалась серая тоска. Уж лучше свирепая буря, наводнение, крепкий мороз, чем этот неподвижный, серый, пахнущий бензином и ржавеющим металлом, влажный туман. Некоторые художники любили ленинградские туманы и рьяно работали осенью. Артем же слонялся по мрачной, полутемной мастерской, глядел на Литейный проспект, мокрый и унылый, на едва ползущие машины, грохочущие трамваи, на черные раскрытые зонты прохожих. Дьявольским огнем загорались в тумане огни светофоров, с треском сыпались из-под трамвайной дуги яркие искры... Артем смотрел на все это и тосковал. Случалось, встав утром, наспех швырял в чемодан вещи, мчался в аэропорт и улетал куда-нибудь подальше...