В этом году ничего подобного не произошло. Наверное, потому что здесь не было липких туманов, а, наоборот, стояла, как говорится, золотая осень. Каждое утро Артем делал зарядку. Прихваченная ночным морозцем трава хрустела под ногами, ледяная колодезная вода обжигала тело. На крышу детсада повадилась прилетать сорока. Она с интересом смотрела на Артема, хлопала крыльями, скрипуче кричала.
Гаврилыч не приходил с неделю. Кое-что по дому Артем сделал сам. Обшил досками ход на чердак: в мастерскую можно было попасть только по этой лестнице: закончил обшивку одной стены. Плотницкая работа ему нравилась. Было приятно, что топор не прыгал в руках и отесывал столько, сколько нужно, а молоток ловко и пружинисто загонял гвозди в податливую древесину. И все-таки без Гаврилыча было плохо. Подоконник так и остался незаконченным, не было одной двери. По ночам было слышно, как по крыше бродили кошки, а днем разгуливали галки.
Артем уже собрался пойти к плотнику и согласиться на все его условия, как он сам объявился. Пришел днем с топором на плече. Впереди гордо шествовал Эд с сумкой в зубах. В сумке — мелкий инструмент.
— Душа ноет, глядя, как ты уродуешь дом, — сказал Гаврилыч, поздоровавшись. — Да и натура моя не позволяет бросать дело на полдороге. Вот забью последний гвоздь — и покедова.
— Золотые слова говоришь, — обрадовался Артем. Гаврилыч обошел весь дом. Придирчиво рассматривал
каждую мелочь, сделанную Артемом. Покачивал головой, крякал, а на невозмутимом лице ничего не отражалось. Артем следовал за ним с видом провинившегося ученика. Однако Гаврилыч пока молчал. И лишь позже, свернув цигарку, обронил:
— Годика два-три поработал бы со мной в подмастерьях, глядишь — и вышел бы из тебя какой толк...
Артем скромно потупился: плотник был не очень-то щедр на похвалу.
— А теперича, Иваныч, отдирай свои доски от стенки, — сказал он. — Не выдержал ровную линию, вот и получился у тебя ряд, как рота солдат мал мала меньше... Чего глазами хлопаешь? Бери топор, клещи и действуй. Гляди, края досок не повреди.
Разобрав стену, Артем полюбопытствовал:
— Ну как, Василий Гаврилыч, новая работенка? По принципу: солдат спит, а служба идет?
— Ты моей службы не касайся, — не поддержал шутки Гаврилыч. — Видишь, одна балясина прогнулась? В сарае железная скоба положена. Где хомут. Неси-ка ее сюда!
Отныне порядок дня изменился. Плотник теперь приходил не в восемь утра, а в двенадцать. После ночного дежурства — он сменялся в пять утра — ложился спать.
У Артема работал до семи, потом ужинал и шел на дежурство. К своей службе Гаврилыч относился с полнейшим равнодушием и, если представлялся случай выпить, охотно присоединялся к компании. И, конечно, забывал о дежурстве. Но жена никогда не забывала. Получив доверенность на зарплату, она теперь всегда была начеку, так как не желала, чтобы муженек потерял работу. Появляясь ровно за пятнадцать минут до начала дежурства, она ловко и проворно выхватывала щуплого Гаврилыча из любой развеселой компании и, не обращая внимания на его энергичные протесты, приводила к магазину, который закрывался в восемь вечера. Убедившись, что муж приступил к своим обязанностям, удалялась домой. И на широком лице ее было полное удовлетворение: муж доставлен на свое рабочее место, значит, законная зарплата идет.
Артем не огорчался, что теперь Гаврилыч приходит поздно. Две комнаты и кухня были почти готовы, а в мастерской, которая все еще стояла без потолка, зимой все равно работать нельзя: там печки нет.
Редкий день Артем не встречался с Таней. Он приходил к ней домой. Даже в один дождливый вечер вместе с суровой Таниной хозяйкой пили чай с душистым малиновым вареньем.
Артем поднимался с рассветом. Жаль было пропускать прозрачное осеннее утро. Когда багровое солнце еще только-только встает, раздвигая спящие в белесой дымке вершины сосен, а мелкие лужицы на дороге прихвачены тонким синеватым льдом и на похудевших яблоневых ветвях попискивают синицы, хорошо выйти босиком на холодное заиндевевшее крыльцо и крикнуть «Здорово!» вертлявой сороке, ожидающей его на крыше детсада. Только ранним утром так широко и свободно дышится. А как сверкает иней на закудрявившейся траве!
По тропинке вдоль огорода можно выйти на опушку леса и, прислонившись к толстому сосновому стволу, смотреть, как работают в лесу пестрые дятлы, слушать голоса птиц, оставшихся на зимовку. А потом, позже, на бугре, где старый клуб, покажется знакомая фигура в коричневом плаще, перетянутом узким поясом. Таня улыбнется, помашет рукой и почти бегом спустится вниз, по накатанной велосипедистами тропинке...
3
Они идут по извилистой дорожке в Голыши. Под ногами поскрипывают опавшие листья. Листья такие еще живые и красивые, что жалко наступать. И Таня перепрыгивает. Лес стал светлее, прозрачнее. С тропинки сквозь бор можно увидеть, как проносится по высокой железнодорожной насыпи товарняк. И тогда с откосов поднимаются в воздух листья и начинают кружиться над вагонами. Они опускаются на крыши пульманов, платформы и вновь взлетают, устремляются вслед за последним вагоном, но где им, мертвым листьям, догнать грохочущий поезд? Им ничего не остается, как снова печально опуститься на крутые песчаные откосы, на просмоленные шпалы, прильнуть к блестящим рельсам. Опуститься и тихо ждать следующего поезда, который снова взбаламутит их, смешает с дымом и паром, щедро взметнет в воздух и умчится, может быть, туда, где листья вечнозеленые и никогда не умирают...
Артем и Таня одни в лесу, не считая синиц и дятлов, которые их совсем не боятся. У березы с раздвоенным стволом Артем останавливается и, повернув к себе девушку, целует. Она почему-то всегда приподнимается па цыпочки, щеки розовеют, а густые длинные ресницы вздрагивают. Из ее рук мягко падает в листву портфель, битком набитый тетрадками.
— Что бы подумали мои ученики, если бы увидели меня здесь, в лесу, целующейся с тобой?.. — говорит Таня.
— Они бы сразу подтянулись и исправили все двойки.
— А по-моему, наоборот: моим ученикам это не понравилось бы.
— Зато мне очень нравится... — Артем снова привлекает ее к себе.
Вот так идут они, взявшись за руки, и останавливаются чуть ли не у каждого дерева.
— Я обратила внимание, если долго смотреть на какой-нибудь лист, он ни за что не слетит с дерева... Остальные срываются, падают, а тот, на который смотришь, держится... Почему так?
— Это он нарочно, чтобы тебя позлить...
— Тебе не хочется уехать в Ленинград? — без всякого перехода спрашивает она.
— Нет.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Странный ты человек, — говорит она. — Все рвутся в город, а ты торчишь в деревне...
— В поселке, — улыбаясь, поправляет Артем.
— Наши учителя говорят, как ударят морозы да все вокруг занесет снегом, сядешь ты на свою машину, и прощай Смехово!
— Морозы, снег, вьюга, пурга... Как давно всего этого я не видел.
— Теперь мне понятно, из-за чего ты здесь остался: из-за пурги?..
— Мне здесь очень хорошо... — говорит он и, видя, что она пристально смотрит в глаза, будто сомневаясь, добавляет: — Это потому, что ты здесь.