Парень посмотрел на Степаниду, и улыбка исчезла с его лица. По тому, как он ничего не ответил, Степанида еще пуще забеспокоилась: чего доброго, не возьмет, а кому охота по темному избитому проселку тащиться три версты с гаком?
— По делам к нам в Смехово, аль к родственникам? Коли ночевать негде, я тебе один хороший дом укажу. За полтинник переночуешь на чистой постели. И молочка можно купить, яичек...
— А к себе чего ж не хочешь пустить? — спросил парень.
— Домишко-то у меня маленький, старый, с тараканами, а потом мужик мой сильно храпит...
— Чего ж это твой дом вдруг похудел? Лучший был на всей Кооперативной улице...
— Чиво? — удивленно раскрыла рот Степанида. — Никак тутошний?
— Садись, — сказал парень.
Степанида, озадаченно посмотрев на него, полезла в кабину.
— Мешок давай в багажник положу.
— Мешок-то одна видимость... Пущай лежит на коленках.
— Золото у тебя в нем, что ли? — усмехнулся парень.
— С базара еду, родимый... Кой-чего тут для домашнего хозяйства.
Артем сел рядом с водителем, и они поехали. Прыгающий свет фар освещал глубокие, с черной окаемкой лужи, в которых плавали грязные листья, отражались исхлестанные бортами грузовиков голые кусты, покосившиеся, с вырванными клочьями древесины телеграфные столбы.
— Не узнаешь меня, тетка Степанида? — помолчав, спросил водитель.
— Чей же ты будешь-то, родимый? Будто и вправду личность твоя мне знакомая...
— Когда-то за твоей дочкой Любашей ухаживал...
— Господи, неужто Петька непутевый?
— Что Петька — это верно, — сказал парень. — А насчет «непутевого» я с тобой, тетка Степанида, не согласен... Это в твоем бабьем представлении был я непутевым.
— Батюшки, надо ж, Петька непутевый! Откуда ж ты взялся-то, головушка твоя забубённая?
— Из Харькова. Отпуск у меня, вот и решил в родные края наведаться. Считай, с пятьдесят второго тут не был... С тех самых пор, как отдала ты Любашу за капитана-артиллериста. Где она сейчас?
— В Калуге... Муж-то ейный до подполковника дослужился и в этом году на пенсию вышел...
— Чего же ты за старого выдала?
— На пятнадцать годков всего и старше-то... Ох, и хватила моя Любушка горюшка с ним! Ты ж знаешь, веселая она была, хохотушка, а он бирюк бирюком... Глядит исподлобья, не улыбнется... Поругаются, так целый месяц, бывает, молчит. Ходит надутый, как индюк, и хоть бы слово! Вот уж пятый год к нам сюда глаз не кажет. Разобиделся на меня за чтой-то... Слова поперек не скажи, сразу насупится, замолчит и глазами только зыркаету. чисто сыч лесной... Она уж и разводиться с ним надумала, да ведь дочь у них. В этом году в институт поступила. Слава богу, хоть она не в батьку...
— А Люба приезжает?
— Кажинное лето гостит. За ягодами-грибами ходит. Бывает, по два месяца живет. Она ведь учительница. И дочка с ней. А в этом году с подружкой приезжала, внучка-то... А ты, Петенька, шоферишь? Небось начальника толстопузого возишь?
— Я сам начальник, тетка Степанида... А машина эта моя.
— В энту... лотерею выиграл? — ахнула Степанида,
— В прошлом году купил... Черт, тут и рессоры поломать недолго! — раздраженно сказал парень.
— У меня на днях левая полетела, — заметил Артем.
— Черт бы побрал вашего председателя! — ругнулся водитель, когда «Москвич», будто паралитик, затрясся на частых и глубоких колдобинах. — В космос летаем, а дорожку, что осталась от царского режима, не можем отремонтировать...
— Так его, мазурика, Петенька! — засмеялась Степанида. — В председателях-то у нас уж который год ходит твой родной дядюшка...
— Я с ним поговорю... — пообещал Петя.
— Пустое дело, — усмехнулся Артем.
— Почем там у вас нынче в Харькове поросята?
— Не в курсе, тетка Степанида.
— Квартира-то у тебя хорошая?
— Не жалуюсь. Большая, со всеми удобствами.
— И телевизор есть?
— Есть, тетка Степанида, есть... Цветной даже.
— Сколько же ты, Петенька, получаешь? — помолчав, спросила Степанида.
— Много, тетка Степанида... Инженером-конструктором работаю я на большом заводе.
— И врешь ты все, Петенька... И никакой ты не анжинер и машина вовсе не купленная, а казенная.
— Промахнулась ты, тетка Степанида... — усмехнулся Петр. — Променяла такого зятя, как я, на старого и нелюбимого... Говоришь, бирюк бирюком? Был бы я женат на Любе-то, возил бы тебя бесплатно на машине по городам да курортам. И жила бы ты с дочкой и внуками в большом красивом городе...
— Мне и тут хорошо, — ввернула Степанида. — Я на жизню не пеняю.
— Растоптала ты нашу любовь, да, выходит, сама в дураках-то и осталась. Зять тебя не любит, говоришь, стороной объезжает, да и дочь вряд ли простила тебе...
Видно, Степанида в расстройстве заерзала на заднем сиденье и придавила крутым боком задремавшего было поросенка, так как раздался пронзительный визг. Петр удивленно оглянулся, но машина тут же провалилась в колдобину, и он, чертыхнувшись, остановился и дал задний ход.
— Вон какого ты пассажира везешь, — усмехнулся он. — Чего ж не сказала?
— Так, Петенька, шоферы-то, сам знаешь, какой народ привередливый. С поросенком-то не каждый в грузовик посадит, а уж в легковушку и подавно!
— Гляжу, все такая же ты, тетка Степанида! Людей-то все за дураков считаешь...
— Ох, Петенька, народ-то нынче пошел хуже летошнего, — сказала она, утихомирив поросенка. А немного помолчав, спросила: — Женатый ты?
— И жена есть, и двое ребятишек.
— Я думала, так и не оженился, — разочарованно протянула Степанида. — Женатые с семьями в отпуск ездиют. Поглядишь — целый коробок набитый! И собаками, и с кошками на машине катят куда-то.
— Ну вот и приехали, — сказал Петр. — Плати за проезд, тетка Степанида!
— Неужто с меня возьмешь? — удивилась она.
— С какой же это стати я тебя должен бесплатно возить? Да еще с поросенком?
— Ох, Петенька, жисть-то какая нынче? — запричитала Степанида. — Куды не повернись — плати. Денег-то на каждый случай не напасешься! Откуда у меня, старой бабы, деньги-то? Всю жизнь не работала, пенсия не причитается...
Она долго копалась в кошельке, звеня мелочью. От кошелька вскидывала притворно-несчастные глаза на парня, рассчитывая, что он раздумает, но Петр, не вылезая из кабины, ждал. И лицо у него было каменное. Вздыхая и охая, Степанида выложила ему медяками тридцать копеек.
— Рубль с тебя, — сказал Петр.
Степанида так и взвилась на сиденье, поросенок отчаянно завизжал.
— Да с меня в автобусе тридцать копеек берут, а ты рупь! Побойся бога, Петенька!
— Тридцать копеек с тебя, тридцать с поросенка, да за то, что обманула, еще сорок. Вот и получается рубль.
— Я ж его на коленках держала! В ем и весу-то вместе с мешком три килы.
— Не торгуйся, тетка Степанида... Сказано, рубль. А спорить будешь — не поленюсь, назад отвезу, на старое место... Ты ведь меня знаешь.
— Лучше бы я пешью дотопала... — запричитала Степанида. — Видано ли, рупь за такой конец? И с ево тоже возьмешь рупь? — кивнула она на Артема.
— Не будешь платить — порося твоего конфискую, — припугнул Петр.
— Бери, бери! Разоряй! — Степанида сунула смятую бумажку и, бормоча под нос проклятия, вывалилась из машины злющая, как ведьма.
— Будешь писать дочке, от меня привет! — крикнул вслед Петр.
— Был ты непутевый и остался-а... — на всю темную улицу привычно запела разобиженная Степанида. — Ни стыда-то у тебя, Петенька-а, ни совести, хоть и анжи-нер... Подумать только — за один конец рупь содрал!
Артем — он за всю дорогу не проронил почти ни слова, — слушая этот интересный разговор, полез в карман и тоже протянул водителю рубль.
— Вы что? — удивился тот, отстраняя его руку. — Неужели подумали, и вправду беру деньги? У нас с ней, товарищ, старые счеты... Я ведь знаю ее больное место! — И вдруг, откинувшись на спинку сиденья, весело и заразительно расхохотался. — Как... как она поглядела на меня... Ей-богу, думал — поросенком запустит! — И, став серьезным, прибавил: — А ведь она на самом деле мне и Любе жизнь поломала... Дело прошлое, а узнав, что Любаша замужем, я готов был в прорубь...