Ветер хлестал беспощадно, будто бы желал выбить душу из юнца. Вода буйствовала, показывая свое грозное начало и намекала: не лезь!
Земля не была тверда и осыпалась под его шагом. Огонь опалял руки, но не подчинялся. Свет гас. Любовь насмешничала и даже надежда скручивалась в тлетворное ничто.
-Безнадежен! – отмахнулся Наставник со всем своим светлым отчаянием, - к следующей луне ты будешь отчислен.
И от себя уже добавил шепотом, чтобы не услышали другие:
-Бездарность!
И тогда Абигор слёг в нервной горячке. Жар распространился по его телу с пугающей быстротой и привёл за собою удушье, глаза резало от боли, от света – постоянное помутнение накрыло неудачливого мага, и он готов был провалиться в пустоту, когда вдруг наступил просвет.
Тьма расступилась, открывая дорогу, но не Абигору, а Смерти, пожелавшей с ним заговорить. Она явилась к нему, болезненному, дрожащему и готовому к уходу, и заговорила вдруг с ним ласково.
Это был язык древних воинов, шедших на последние битвы во славу чужого дома и сенаторов, принимающих роковое решение; проигравших и побеждающих правителей, отравленных и отравивших, выживших и ушедших – это был суровый и одновременно нежный язык.
И Абигор понимал каждое слово, жадно ловил каждый вдох своей гостьи и своей уже госпожи.
-Ты поведешь в мир мою силу, я дам тебе власть, я дам тебе магию. И ты будешь принимать эту силу, и когда кончится твой срок, перейдешь в мои легионы.
Абигор ощутил небывалую легкость и согласился со всем. Не потребовалось ему и слова – он лишь прикрыл глаза и едва-едва кивнул головою, закрепляя свое согласие.
-В оплату же я возьму три значимых для тебя жизни, - закончил шепот, - три смерти, пропитанные моим, особенным запахом.
Абигор согласился и на это. Никто в тот день не был близок к нему, и он был уверен, что это сохранится и в дальнейшем.
А на следующее утро Абигор встал с постели и неожиданно показал изумленным его возвращением магам Цитадели, ожившую в его руках силу и мастерство, над которым бились и которое тщетно пытались пробудить на протяжении многих сезонов.
И забылось брошенное Наставником слово «бездарь». Через два занятия Наставник уже вовсю обнимал за плечи Абигора и до хрипоты уверял, что всегда верил в этого юнца.
А Абигор, воспряв духом, лишь снисходительно усмехался – он-то помнил истину!
***
Запах первой смерти – смерть прошлого.
Абигор проснулся тогда посреди ночи от странного запаха, прокравшегося в его комнатку. Пахло чем-то сладостно-гнилым, чем-то тошнотворно приторным, выворачивающим наизнанку, и невыносимым.
Он не сразу понял, почему не может заснуть и что это за отвратительный запах растревожил его. Тогда Абигор прикрыл глаза и увидел стоящую перед ним Смерть.
-Что ты делаешь? – спросил Абигор на том самом древнем языке отчаянной власти, которая не позволяла гордецам отступать даже перед лицом нависающей беды.
-Забираю, - ответила Смерть ему на том же языке безумной страсти, что отравляла рассудок самым сдержанным людям.
-Кого? – прошептал Абигор.
И едва последний звук слетел с его губ, он уже понял.
И оказался прав – двумя этажами выше в зале Высших Магов, тщеславный Наставник, прогуливался среди портретов известных магов прошлого и настоящего и грезил о том, что Абигор скоро займет свое место в этих рядах. Сам Наставник не добился ничего к своим годам, кроме наставничества и теперь единственный шанс угасающей его жизни зацепиться за народную память был в Абигоре.
Сладкая грёза разбилась вдребезги от гнилостно-сладкого запаха.
-Что за чертовщина…- сквозь зубы промолвил Наставник, ни к кому не обращаясь, но ему неожиданно ответила сама пустота:
-Это твой срок.
-Я не…- Наставник хотел испугаться, хотел взмолиться и даже начать угрожать, но он не успел ничего. невидимая рука сжала ему горло мертвой хваткой и утянула его дух в пустоту.
И с обрывом жизни Наставника ноги Абигора предали его и подкосились, ничком он свалился на пол и сам, и зарыдал от гнетущего ужаса осознания. А взглянув на себя в зеркало с рассветным часом, Абигор нашёл в себе первые черты лика Смерти.
***
С годами Абигор отошёл. Он оставил Магическую Цитадель оплакивать потерю одного из своих Наставников и ушел в свободное плавание.
Он сообразил теперь, как дорога его сила и чем она куплена – не просто смертями, а тремя самыми близкими. Абигор зарекся не творить ничего великого и, памятуя о собственной участи, решил не тратить и дня больше на скорбь и пустоту.