- Ефим,- выдохнула я, хватая его за руку.
Но бывший вырвал руку, злобно глянув на меня. Вновь повернулся к сидящему за столом Новгородцеву. Тот и не думал его останавливать. Слушал очень внимательно с бесстрастным выражением на лице. Только сжимавшие до белых костяшек карандаш пальцы выдавали его настоящие чувства.
- Думаешь, таких детей не бросают? Нормальные родители не бросают… Вот ты,- он повернулся к Новгородцеву,- мечтал бы о такой дочке, да? А эти ненормальные. Мы как-то ездили к ним в Могилев. Выпили с тестем накануне. Ну что она полола грядки все три дня, что мы там были - это еще ничего. Я проснулся в обед, вышел покурить, а они шифер укладывают на гараж. Танька подает, мать придерживает, а отец сверху принимает. Десятый лист укладывали, когда я вышел. Ты знаешь, сколько весит лист? Она худая как щепка, сама чуть больше того листа весит, и не рожала же еще… Я ее матери тогда сказал все, что думал. Танька вступилась за мать, по роже мне дала. К вечеру у нее кровь пошла. Она сказала - дело обычное.- Тяжелая горячая ладонь легла мне на плечо, обжигая. Он наклонился очень близко, обдавая несвежим запахом рта, заглядывая в глаза.- Врала и врешь… Ты тогда скинула мое дитя. Только молчишь, выгораживаешь себя и мать свою.- Он отдернул руку, точно обжегся, с презрением сплюнул следующие слова:- Мать ее так! За отчима, ее мамаша зубами держалась. Готова была дочкой полы мыть в сортире, пожелай он. Так, Таня?
Полные губы кривила презрительная усмешка. Я отвела взгляд, молчала, не зная, что ответить. Ефим перегибал. Мама любила отчима, очень боялась, что он уйдет, как отец… как те, что были после отца.
- Ефим, не надо,- с трудом выдавила из себя, стыд душил. Не могла это слушать, сбежать бы, но ставшие свинцовыми ноги словно приросли к полу, не слушались.- Зачем ты при всех? Это же… не важно…
- Затем, что все меня монстром считают. Я, мол, тебя обобрал и по миру пустил,- он обвел взглядом присутствующих.- Жестокий я, мать его, такой. Только отец тебя бросил, а мать сменяла лучшую девочку в СССР-е на какого-то…- Ефим брезгливо скривился, припоминая моего отчима.- И я тебе скажу правду, Таня. Никто, никто из моих… да что там… твоих, Таня, твоих родственников не уважает твою мать за то, как она с тобой поступала. А мне много чего порассказали.- Он резко обернулся к Новгородцеву.- Видишь - молчит. Слова попрек не говорит, потому что правда все. Хули ей предъявлять мне, чужому… нелюбимому, если свои родные держат за гов…! А я… я беру свое на сына, которого она мне так и не родила. Пусть скажет спасибо своей мамаше, устроившей ей бесплодие.
Ефим грязно выругался. Оглушенная, убитая его словами я не могла пошевелиться. Чувствовала на себе прожигающий до костей взгляд Новгородцева, но не могла поднять взгляда, так было стыдно. Не понимала, почему он не остановит Ефима. Неужели ему важно вытащить все грязное белье обо мне. Зачем ему это? Ефим же все вывернул по-своему. Я не знаю, была ли тогда беременна, потеряла ли ребенка… Но для него это истина. Он во всем винит меня и маму. В ссорах он не раз и не два мне это припоминал. Не думала, что вытащит и сегодня.
- Таня, Яна, выйдете,- прогремел в звенящей тишине голос Новгородцева.
Я почувствовала, как под руку подхватили неожиданно сильные руки подруги.
- Танюш, пошли,- шепнула Яна и потянула за собой.
Я поднялась на неверные ноги и, с трудом волоча тяжелые подпорки, скрылась за дверью. Повернуться, посмотреть в глаза Новгородцеву было страшно. Страшно прочитать те же брезгливость и презрение, которыми меня всю жизнь поливал Ефим.
- Он его сейчас убьет,- рухнула на стул в приемной Яна.
Я опустилась рядом, радуясь, что Марины нет, и кроме подруги и юриста никто не слышал слов Ефима. Яна зазвенела хрусталем на столе секретарши, где для посетителей была вода в графине и хрустальные стаканы. Как по старинке.
- Кто?- испуганно выдохнула я.
На мой вопрос из-за закрытой двери послышался звук какой-то возни. Возмущенные вопли Ефима. Что-то громко упало и покатилось по полу. И звуки ударов. Двух. Грохот падения чего-то очень тяжелого, вроде человеческого тела.