– Ну-ну, Кнопка, что ты? Я жив, все в порядке. Скоро поправлюсь.
– Папа, прости меня, а? Действительно, не подумала, заболтались с Семкой, а потом поздно было уже ехать…
– Я понял. Но скажи… – Он пристально посмотрел мне в глаза, и душа моя устремилась в пятки – сейчас начнет задавать очень неудобные и опасные вопросы о морге и моем там присутствии… И моя основная задача – не проговориться. – Что ты делала у морга? – Вот! Началось!
– Я… там сквер хороший, хотела Семену показать финт один, а там скины эти…
Про скинов тоже следовало выложить сразу – потому что охранники их видели, а, значит, видели и то, как я махала цепью. Не буду усложнять свое и так весьма непростое положение.
– Скины, значит… А с чего вдруг они на тебя накинулись?
– Ну, пап! Ты еще чего спроси! – я изобразила праведный гнев. – Тому, кто поймет, что в головах у этих идиотов, дадут Нобелевку!
– Нобелевку, значит… – протянул папа, глядя куда-то за мою спину, и я резко повернулась.
В дверях стоял Акела. Белая накидка поверх кожаной куртки смотрелась неприлично, неуместно и здорово портила его такой брутальный вид.
– Все в порядке, я просто хотел сказать, что врач просил закругляться, – произнес он, и папа кивнул:
– Да, сейчас. Отвези ее домой, ладно?
– А мотоцикл?! – завопила я, сообразив, что меня сейчас под домашний арест посадят, а байк так и останется на приколе в Семкином гараже.
– Не кричи, – поморщился папа. – Мотоцикл твой никуда не денется, а у тебя и так дел полно. Готовься к экзаменам.
– Папа!
– Все, я сказал. Езжайте, я спать хочу, устал.
С этими словами он отвернулся и закрыл глаза, и мне ничего не осталось, как выйти из палаты и последовать за Акелой в больничный двор к его машине. От злости я готова была сойти с ума, разнести в щепки что угодно – да хоть вот этот заборчик, отделяющий мусорные баки. Сказано – сделано. Я со всей силы ударила ногой в доску, и та сломалась ровно посредине, хотя и осталась «в строю», придерживаемая поперечным брусом сзади. Акела фыркнул:
– Нужно контролировать ярость. Взорвешься.
– Вам-то что?! – огрызнулась я.
– Мне-то? Ничего. Хочешь, научу, как можно себя быстро в руки взять и не наломать дров?
Я промолчала. Разумеется, больше всего на свете мне хотелось, чтобы он уделил мне хотя бы пять минут времени, но признаться в этом вот так сразу – ни за что! Поэтому я стиснула зубы, села на заднее сиденье и опять забилась в угол. Дорога длинная, ночь выдалась бессонная, да еще и нервное напряжение – в общем, я уснула.
Пробуждение оказалось волнующим – меня несли на руках вверх по лестнице, я прижималась лицом к кожаной куртке и чувствовала потрясающий запах туалетной воды. Настоящий мужской запах без единой сладкой ноты. В духах и туалетной воде я разбиралась – папа регулярно дарил мне что-нибудь остро модное, да и возможность читать зарубежные журналы тоже помогала. Коллекция разных флакончиков занимала у меня в комнате специально сделанный шкафчик, и я очень любила иногда открыть его и наугад брать духи, нюхать и решать, к какому платью или костюму они подойдут, к какому настроению, к какому случаю.
Сейчас мне меньше всего хотелось просыпаться – пусть бы он носил меня вот так… А я бы слушала стук его сердца и чувствовала себя самой счастливой на свете.
Но все кончается, как кончилась эта чертова лестница… Акела внес меня в мою комнату и осторожно опустил на кровать, сел рядом и начал расшнуровывать ботинки. Я замерла, стараясь не выдать, что уже не сплю – хотелось продлить ощущение. Вот он крепко взялся за лодыжку и потянул ботинок, снял, поставил на пол и принялся за другую ногу. Расстегнул куртку, расслабил ремень на брюках, и я замерла в испуге, смешанном в то же время с острым любопытством – что же дальше?
Ничего не произошло… Акела встал и вышел, прикрыв дверь. Подождав, пока его шаги стихнут, я рывком села и взвыла от досады. Но, собственно, а чего я ждала? Он взрослый мужчина, разве ему интересна малолетняя соплюха? Наверняка найдется множество женщин, готовых ради его внимания на все – ведь даже единственный глаз и ожог во всю щеку не делают его отталкивающим. Даже я это понимаю, я – у которой еще никогда не было никаких отношений.
Как же обидно, черт…
Назавтра я улучила момент, когда Акела уехал в город, и потихоньку прокралась в его комнату. Сердце замирало от ужаса – а ну как он забудет что-то и вернется? Как я объясню свое появление? Но любопытство пересилило, и я начала осматриваться. Весьма аскетично, ничего лишнего – только то, что было в гостевой до появления Акелы. Разве что два меча на подставке – длинный и более короткий, да несколько толстых книг на тумбочке у кровати. Я села и взяла одну из них. «История самурайского оружия». Издание очень старое, листы желтые, местами надорванные, да и название с ятями – до революции издана. Полистав книгу, я отложила ее и прошла в ванную. На полке рядом с бритвенным станком и тюбиком геля стоял флакон туалетной воды. «Фаренгейт», – прочитала я английскую надпись, и ниже – «Кристиан Диор».