Оседаю на пол, опираюсь на кочергу слабыми руками и прижимаю лоб к деревянной и резной рукояти. Даже если меня начнут искать после нескольких дней или недель отсутствия, то вряд ли добровольческие отряды и полиция выйдут к дому из серого камня. Лес не позволит им пройти.
Возможно, я сплю, и мне снится кошмар. Либо я съехала в кювет, и сейчас мой мозг ловит предсмертные видения. Я не хочу признавать, что попала в лапы чудовищ, чьи глаза горят волчьим огнем. Магии не существует. Оборотни живут только в сказках, а дороги, даже лесные, не меняют своего направления. Реальность и без всего этого безумия жестока.
Слышу шаги. Они приближаются и затихают. Чую густой запах крови, тяжелое дыхание над собой и взгляды на затылке. Даже дюжина мужчин не справится с диким медведем без оружия. Они его не поцарапают и ухо вряд ли откусят.
— Время ужина, милая Мила, — хрипит низкий и утробный голос Горана.
Глава 8
Отрываю лоб от рукояти кочерги и оборачиваюсь. Стоят красавцы. Голые, в бурых разводах, а их мужская гордость подрагивает, разбухает и поднимается. Крайняя плоть натягивается, соскальзывает и обнажает налитые кровью навершия. Я члены вживую раньше не видела. Пару раз натыкалась в интернете на фотографии и то в рекламе, когда в поисках какой-либо информации меня выбрасывало на сомнительные сайты.
Так вот, я знаю, как выглядят мужские гениталии, но я не думала, что однажды перед моими глазами окажутся три пениса. Хотя слово "пенис" вряд ли применимо к тем жезлам из плоти и крови, которые угрожающе направлены на меня. Пенис — это что-то такое аккуратное, небольшое и короткое, а тут… фаллосы. Неудивительно, почему древние греки поклонялись эрегированному мужскому достоинству, потому что я сейчас сама лишилась дара речи и хочу взмолиться о пощаде. Вздутые венки на жилистых стволах особенно пугают.
У Уроша головка розоватая. У Айвана уходит в оттенок бордо, а вот у Горана она багрово-синеватая. У последнего и член сам потемнее, а с размерами у них плюс минус нет разночтений. На глазок я не могу сказать, кто тут чемпион по длине и толщине. Они тут все чемпионы, а я проигравшая.
Я с усилием воли моргаю и поднимаю взгляд. Айван держит в ладонях что-то блестящее, окровавленное и со свисающими ошметками и трубочками. Я не сразу, но все же догадываюсь, что он притащил мне сердце. Перевожу взор на Горана. У него в руках что-то жуткое и напоминает плотную и огромную гроздь с большими округло-плоскими ягодами. Я ничего не знаю об анатомии и внутренностях медведей, но в голову проползает мысль, что это, возможно, почки. Медленно выдыхаю.
А вот с Урошем все понятно. Он небрежно помахивает окровавленным языком и скалится в улыбке. Ох, мама, роди меня обратно. Кочерга тут бесполезна, если они распотрошили мишутку и язык ему вырвали. Я сама чудовище, раз натравила чокнутых монстров на бедного и ни в чем неповинного медведя. Прости меня, косолапый, но я, как беспринципный человек, беспокоилась лишь о своей жизни и о тебе не подумала.
Йован сбрасывает коробку с остатками пиццы на пол и небрежно кидает на столик почки, которые приземляются с влажным чавканьем. К нему же летит язык и сердце. Просто огромное сердце, которое раз, наверное, в семь больше человеческого. Не стоило мне нос воротить от пиццы.
— Ешь, — рычит Горан.
— Сырое? — едва слышно спрашиваю я.
— А что не так с сырым мясом? — он щурится и поскрипывает зубами.
— Люди обычно не едят сырое мясо, — Йован разочарованно чешет бороду. — Вот они и изгаляются с тестом и прочим.
— Она съест, — хрипит Горан.
— Проблюется еще, — Урош кривится.
— А могу какую-нибудь дрянь подхватить…
— Медведь молодой и здоровый… — Горан сжимает и разжимает кулаки, — был.
— Может, — я слабо улыбаюсь, — мишутку… — я сглатываю ком тошноты, — его части хотя бы поджарить?
— Она над нами издевается, — ноздри Горана раздуваются от ярости.
— Или запечь? — тихо предлагаю я.
— Я ни разу не видел, чтобы люди ели сырое мясо, — резонно говорит Урош и со смешком добавляет. — Даже по праздникам.
— Едят, — Йован оглаживает бороду, — но тонкими ломтиками или фаршем. И совсем немного.
— И не медведя, — сипло шепчу я, — а сертифицированную говядину.
— Ты просила медведя, а не корову, — утробно урчит Горан. — Ешь.
Я перевожу взгляд на камин, в котором тлеют и потрескивают угли, а затем смотрю на Горана:
— Я просила медведя и я его продегустирую, но не сырого.
Вау. И откуда во мне столько бесстрашия и спокойствия? Пиво заговорило? Трезвой я бы, наверное, расплакалась, а тут стерва прорезалась. Я встаю под тяжелыми и темными взглядами, и члены синхронно вздрагивают под сдавленные выдохи.