Если здесь можно хоть что-то назвать «обычным».
Издерганные санитары положили на быстро промытый стол нового страдальца. Поволоцкий давно перестал считать тех, над кем сегодня заносил скальпель, но точно мог сказать, что будет еще больше.
- О, неплохо, что-то новое… - сказал сам себе хирург, быстро оценивая поле работы. – Кассетные бомбы, но поражают не шарики. Посмотрим…
У людей, которые регулярно и долго имеют дело с человеческим страданием, достаточно быстро формируется специфический профессиональный цинизм. Передозировка сострадания делает из хирурга неспособного оперировать неврастеника. А недостаток милосердия порождает мясника, который с недопустимой легкостью идет на калечащие операции и грубой работой усугубляет раны. Решение дилеммы отдавало безумием, но другого не было - сейчас хирург в буквальном смысле мыслил как два разных человека. Один искренне жалел беднягу, распятого на операционном столе, как мученик-страстотерпец индустриальной войны. Другой с отстраненностью профессионала отмечал специфическую комбинацию ранений - глубоко ушедшие в тело поражающие элементы, похожие на очень толстые граненые иглы и вдобавок к ним сильные ожоги. Не термитные и не фосфорные, больше похоже на фторид хлора.
«Какой прекрасный материал для статьи»
- Зажим, - коротко приказал он медсестре, протягивая руку не глядя. – Готовьте искусственную кожу.
- Больше нет. Все использовали.
- Тогда теплый гипертонический раствор, будем делать повязку по Преображенскому
- Уже делают.
- Прекрасно. Продолжаем.
Думать нехорошее про Джона Кларка в очередной раз было уже некогда. Хотя, если вдуматься, именно ему были обязаны если не жизнью, то относительным здоровьем все, кто оказался в большой медицинской палатке, больше похожей на резинобрезентовый дворец.
Зазвонил телефон. Поволоцкий кивнул, и сестра приложила ему к уху трубку.
- Красное, - произнес искаженный противогазом голос дежурного у дозиметра.
- А на втором диапазоне?
- Красное.
- На третьем?
- Красное!
- На четвертом?
- Же... Зеленое. На границе...
- Понял. Каждые десять минут записывать показания. Через двадцать... пятнадцать минут вас сменят. Я проконтролирую очистку и выйду сам.
Поволоцкий щелкнул длинным пинцетом, очередная граненая игла с тихим стуком упала в подставленную кювету.
- Сколько у нас крови? – спросил он.
- Осталось пятьдесят доз, - ответил ассистент, ничуть не удивившись смене темы. – И двадцать литров физраствора. Воды пока хватает.
- Я заканчиваю операцию и выхожу. Дежурных сменять каждые пятнадцать минут, возвращающихся и подаваемых раненых проверять рентгенометром очень тщательно. Секреты пока не выставляем, при таком уровне радиации толку нет. Если со мной что-то случится... когда будет «зеленое» на третьем диапазоне, выставляйте.
Александр повел инструментами поверх крючьев ранорасширителей, раскрывших грудную клетку раненого, как стальные когти неведомого чудища, укрывшегося под столом. Два последних осколка укрылись глубоко и опасно, почти рядом с аортой. Сердце билось, как маленький красно-сизый зверек, но пока билось.
- Бывает в жизни все, бывает даже смерть... – пробормотал себе под нос хирург цитату из любимого «Сирано де Бержерака» и точным решительным движением подцепил первую «иглу», вытягивая ее легко, аккуратно, словно извлекая осиное жало.
- Но надо жить и надо сметь...
Глава 27
- Отсель грозить мы будем… кому угодно, - произнес Таланов, скорее сам для себя. - Георгий Витальевич, напомните, пожалуйста, какая у ваших истребителей предельная дальность?
Подполковник Лежебоков поджал губы и повел плечами в неосознанном жесте отрицания, но после короткой паузы он все же ответил:
- До четырех километров. Хотя при такой видимости – хорошо, если будем попадать на два-два с половиной.
Таланов прекрасно понимал причину недовольства Лежебокова – подполковнику, тем более из бронечастей, как-то невместно подчиняться майору, да еще из «механиков», которые, конечно, повыше обычной инфантерии, но все же ни разу не «танкисты». Но сейчас Виктору было в высшей степени все равно, выполнял бы приказы, а остальное можно будет решить потом.