Поняв, что на противоположном берегу их ожидает ловушка, парашютисты, отстреливаясь, начали стягиваться к опушке леса. Однако подошедшие подразделения батальона докончили разгром.
Большие потери понесли пограничники. Много легло в братскую могилу на берегу Днестра.
Когда подошли остальные подразделения, батальон Бахтиарова собирал раненых, убитых, тщательно осматривал район выброски десанта. Диверсанты не успели подобрать сброшенные на парашютах боеприпасы, рацию, взрывчатку, продукты питания. Кольцов разыскал Байду, оживленно беседовавшего о чем-то с Голотой.
— Арестованные на месте, а где дезертир? — с ходу набросился он на своего друга.
Байда только сейчас вспомнил о тачанке с дезертиром и побежал к хозяйственному отделению. За ним поспешил и Кольцов.
— Простите, Симон Сергеевич… Потом… — Кольцов махнул неопределенно рукой и тоже побежал.
— И что это за командиры пошли! Никакой солидности… Бегают, как мальчишки… — неизвестно кому пожаловался старый конник.
Голота многого не понимал в развернувшихся с такой быстротой событиях, оценивая их с точки зрения времен гражданской войны. То, что немцы прорвались к Житомиру, нажимают на Винницу, Киев, и даже на Москву замахнулись, казалось неправдоподобным, невозможным, и Голота не мог спокойно об этом говорить. Еще не зная о начавшемся отступлении всей южной группы войск. Симон Сергеевич строго осуждал своего бывшего командира: «Эх, Семен Михалыч, Семен Михалыч! Что же ты там копаешься? Да выпусти ты свою конницу, да ударь по тылам ихним, чтоб хребет у самого Гитлера затрещал! Да я с одним эскадроном столько бы их наколошматил…»
Об этой обуреваемой им идее он и хотел поговорить с Антоном перед приходом Кольцова.
А Байде сейчас было не до этого. В хозяйственном отделении не оказалось ни телеги Тагира, ни дезертира. Кто-то сказал, что видел разбитую тачанку километрах в трех отсюда. Бледный, расстроенный от всего пережитого за ночь, Байда вскочил на Орлика и помчался по дороге.
Еще больше был расстроен Тагир, когда в разгаре боя он вспомнил об исчезнувшем дезертире. Вернувшись к тачанке, нашел еще не остывший труп ездового. Одна лошадь стояла в упряжке. Другая, откинув голову, лежала с остекленевшими глазами. Ткача нигде не видно. Уже совсем рассвело, легкий туман медленно поднимался над рекой, рассеивался, будто таял от утреннего света. Теперь можно осмотреть все поле боя. Впереди, ближе к Днестру, еще продолжалась стрельба. А вокруг все дышало такой нежной прохладой, так весело блестело под высоким, светлым небом, что если бы не выстрелы, не разбросанные но обе стороны дороги трупы, можно было бы принять это утро за начало мирного, праздничного дня.
«Если бежал, то не туда, где бой, и не назад», — решил Тагир. Распутав лошадь, вскочил на нее, скрипнув зубами от боли в ушибленном колене, и погнал вправо, к прибрежным зарослям, всматриваясь в следы на траве.
Ткача он увидел на небольшой полянке с измятой травой. Дезертир сидел, прижавшись к кусту спиной, и крепко держал перед собой автомат. А у другого куста, напротив, стоял человек в мундире немецкого офицера с поднятыми руками. Вся его упитанная фигура ничем не напоминала военного, и даже поднятые руки были сложены, как для молитвы.
— Ну вот… Пришел… — обрадованно выдохнул Ткач, увидев Тагира. — Я ему, проклятому фашисту, приказываю кричать, чтоб, значит, ты услышал, потому что у меня сил уже нет, а он лопочет что-то, словно индюк…
Говорил Ткач с надрывом, тяжело дыша, еле ворочая языком. Лицо его и раньше было бледным, а теперь совершенно побелело, будто его вымазали мелом.
— Камерад командер! Их бин кайн зольдат, кайн милитер, — повернулся немец к Тагиру, указывая пальцем себе в грудь. — Их бин пристер, пастор… Кирхе, гот… О! — и он возвел к небу глаза.
— Бог! Пастор! Ах ты… — злобно выругался Тагир, ткнув толстяка дулом автомата в живот. — А это кто, бог ею долбанул? — Он показал на ногу Ткача: ниже колена, где раньше была обмотка, темнели набрякшие в крови брюки. — А перевязывать тебя учили, толстый бандит?
Пастор, молча оглядываясь на «камерада», выполнял все его приказания, забыв, что «не знает» русского языка: перевязывал им же простреленную ногу Ткача, потом подсаживал раненого на лошадь и всю дорогу поддерживал его, чтобы не свалился. Тагир шел сзади с подобранным оружием на плече.
— Понимаешь, было еще темно, и я не заметил, куда ты девался. Думал, убит… — медленно, словно сквозь сон рассказывал ослабевший Ткач. — Подхватил выпавшую из тачанки винтовку и… А потом этот гад резанул меня из автомата по ногам… Но я все-таки успел сбить его с ног… Хорошо, что ты нашел, а то уже невмоготу стало. Голова кружится…