Разрешил он, устало глядя на озирающихся по сторонам собравшихся, выискивающих следы пребывания вездесущего советника.
— Нет его здесь. Отбыл по приказу. — уже в который раз успокоил их царь, происходящее начинало напоминать некий каждодневный ритуал.
— Царь-батюшка! — начал осмелевший конюший. — Сил моих больше нет! Жеребец его окаянный всех служек перекусал! Обычное сено есть брезгует! Не знамо, как четырёх кобылиц обрюхатил! Это уже ни в какие ворота не лезет, царь-батюшка! Молю вас, сделайте уже чего с этим чудищем проклятым!
— Насколько помню, он приносил вам особое сено.
— Да где ж его от обычного отличишь-то? — повинился конюший. — На вид сие одинаковое. Вот по незнанию и скормили видно другим лошадям.
— Я попрошу принести новое, а вы сложите его в огороженное место, дабы никто больше не перепутал.
— А как быть с остальным, царь-батюшка? Не ведаю, какой приплод от чудища этого уродится, да и что с его скверным нравом делать.
— Не лезьте в стойло к нему.
— Но как же с чисткой тогда…
— Не лезьте. Говорено вам было, что он только его признаёт.
— А кобылицы как же?
— Отведите их на другую конюшню и замените жеребцами, а с приплодом мы решим, что делать как уродится. Сивому определите постоянное стойло рядом с Полночью, тот его трогать не станет.
— Как пожелаете, царь-батюшка. — отклонялся конюший.
— Что ещё он натворил? — со вздохом спросил царь, переведя взгляд на бабку Настасью, которая стояла в окружении нескольких кухонных девок, боязливо выглядывающих из-за её широкой спины.
— Давеча все амбары разгромил, царь-батюшка, половину муки велел выбросить. Затем по погребам прошёлся, треть запасов уничтожил, а сейчас вот…
— Что? — без интереса спросил Иван.
— А сейчас на кухню царскую сам пришёл да давай поучать как что правильно делается. Я тут во главе стою с тех самых пор, покуда вы, царь-батюшка, ещё на свет не появились, а он давай меня старую уму-разуму учить!
— Про амбары и погреба вам было говорено, что сие мой приказ: всю снедь проверить. Царя винить изволите?
— Ну что вы, царь-батюшка! — всплеснула руками Настасья. — Мы бы никогда супротив вашего слова не пошли. Да больно муки да бочонков со соленьями жалко… Столько добра зазря пропало! А зима ведь на носу!
— Так было нужно. Впредь будьте добры внимательнее за сохранностью съестного следить. А о присутствии на царской кухне я лично с ним поговорю.
— Благодарствую, царь-батюшка! — благодарно поклонилась старуха, в след за которой на колени бросились и кухонные девки.
— Кто далее?
— Не вели казнить…
— Говорите уже.
Ивану настолько осточертело каждый день выслушивать про деяния Глеба, что хотелось поскорее закончить и в очередной раз без сил хмуро уставиться в стену.
— Давеча боярских дочек снова до слёз довёл, царь-батюшка. Те хотели ему гостинцев передать да беседу завести, а он то слова обидные говорит, то мимо проходит, будто мы для его милости пустое место…
— Не станет он ни на ком жениться, сколько раз вам уже говорено было…
— Но ведь не гоже советнику холостому ходить. — воспротивилась девица. — Вам тоже, царь-батюшка…
— Я непременно улажу вопрос своей женитьбы в ближайшее время. — нагло соврал Иван. — А его в покое оставьте. Царскими поручениями занят, не до девок ему.
Девушка попыталась ещё что-то возразить в противовес, но царь прервал её, начав допрашивать остальных служек. С каждым словом до Ивана доходили либо уже закоренелые, либо новые подробности бурной деятельности Глеба как в царском тереме, так и во всём Царьграде. Похоже, что он успел настроить супротив себя добрую половину жителей, нисколько об этом не задумываясь, хотя чего он ожидал от теперь уже своей личной язвы?
— На сегодня мы закончили. — выслушал последнего просителя Иван. — Давайте договоримся. Я буду принимать челобитные касательно моего советника раз в неделю по пятницам через час после обеденной трапезы.
— Простите, царь-батюшка? — спросил один из присутствующих, и получив одобрительный кивок продолжил. — А на бересте можно челобитную оставить?
— Нет, только лично мне по пятницам через час после обеденной трапезы. — ещё раз повторил царь. — Ежели каждый день приходить будете, слушать не стану. Даже если весь день у двери проторчите. А сейчас своими делами займитесь, а я царские продолжу.
Просители, благодарно кланяясь, посыпались из горницы, а Иван устало осел на лавку, даже не слыша, как хрустят под ним свитки, его правый глаз немного дёргался, а взгляд был устремлён в никуда.