— Я не ругаюсь, и мы ложимся спать дальше. Где твой поросёнок?
— Мы его забыли!
— Где?
— У мамы.
Да ежа мне в рот…
— Так, во-первых, мама тоже ещё спит. Это раз. Два — спим и мы. Поросёнка заберём позже.
— Когда?
— Утром. Но не настолько ранним.
Странно, но Настя вдруг слушается, обегает кровать и юркает под одеяло рядом со мной. Мы раньше часто спали вот так, вместе, когда Тани не стало.
— Хорошо, я буду ждать. Когда она проснётся?
— Кто?
— Мама.
Так и хочется сказать всё, что думаю по этому поводу. Выпалить здесь и сейчас, без прикрас. Вернее, с ними — в виде отборного русского. Но она такая маленькая… моя Наська. И ей так нужно верить, что у неё снова появилась мать.
— В девять часов. Нет, даже в десять. А теперь спи! Проснёмся и поедем за твоим хрюнделем.
Меня рубит снова — быстро, чего давно не случалось. Как будто кто-то отключает внешний мир, и я проваливаюсь в сон.
Снится море — лазурное, чистое, крики чаек, солнце над водой. И я один. И мне — хорошо. Ровно до тех пор, пока не понимаю, что рядом мерно стучит что-то. Распахиваю глаза — перед ними нога Насти. Дочь положила её на вторую ногу и качает ею, да ещё и с такой силой, что матрас под нами пружинит.
— На-асть…
— Да? Ещё разве не десять?
Открываю глаза и смотрю на часы. Без десяти шесть.
— Нет. И клянусь, если ты не угомонишься и не дашь мне доспать, мы вообще никуда сегодня не поедем.
Она снова замолкает, но лишь для того, чтобы через пару минут всё повторилось с точностью до каждого движения. Хватают мельтешащую в нескольких сантиметрах от лица крохотную ступню, прижимаю к матрасу и почти рычу:
— Предупреждаю последний раз…
В глазах дочери сначала появляются слёзы, которые, впрочем, быстро сменяются прищуром. И откуда только набралась этого?
— Хорошо, — тихо произносит Настя, и я снова проваливаюсь в сон.
До десяти утра, конечно, доспать не удаётся, зато до восьми — вполне. Не знаю, чем всё это время занята Настя, но мне не мешает, а это значит, у меня есть возможность отдохнуть хоть немного. Когда встаю и иду в ванную, по пути заглядываю в кухню, где на столе красуется бутерброд, заботливо приготовленный дочерью. Сама она уснула на маленьком диванчике, так и не доев свой. Помимо воли расплываюсь в улыбке. Сегодня точно придётся снова ехать к Кате, лишь бы только она не выставила за порог сходу, потому что на это у неё есть все основания.
От воспоминаний о ней нутро начинает как-то ныть — не болезненно, а очень даже наоборот. Дерьмово это. И совсем не хочется испытывать того, что испытываю. И задаваться вопросами на тему — что было бы, если..? — тоже не хочется.
Когда выхожу из душа и тихонько готовлю себе кофе, просыпается Настя, смотрит на меня осоловевшими глазами и первое, что произносит:
— Уже десять?
— Нет, девятый час. Может, поспишь ещё?
— Нет. Я уже поела, пойду одеваться.
Она убегает, быстро шлёпая по полу босыми ногами, а я принимаюсь за бутерброд. И снова не могу избавиться от царапающего изнутри ощущения, и от улыбки, даже когда пытаюсь прожевать подсохший сыр.
Через двадцать минут выясняется, что мне нужно сначала заехать в офис, где я проторчу неизвестно сколько времени, потому что у Вадима ко мне дело. Значит, или нужно вызванивать бабушку Насти или брать ребёнка с собой, чего мне совершенно не хочется делать.
Дочь начинает возиться в прихожей, очевидно, уже натягивает сандалики, чтобы стоять под дверью, капая мне на нервы, пока я буду одеваться.
— На-а-асть! Погоди обуваться. К маме поедем вечером.
Слово «мама» удаётся произнести очень даже спокойно, хоть внутри всё переворачивается. Но когда мои тараканы пересекаются с потребностями дочери, первых вполне можно услать в пешее эротическое.
— Почему?
Снова в голосе слышна готовность реветь, хотя, надо отдать Насте должное, она старается сдержаться.
— Потому что сейчас у папы дела. И я закину тебя бабушке. Потом заберу и поедем к маме.
Говорить стараюсь с преувеличенным оптимизмом, от которого самому тошно — настолько неправдоподобно он звучит. Личико дочери кривится, но она заявляет упрямо:
— Я с тобой. Я буду вести себя тихо.
Да твою ж… Как же меня выворачивает от такого. Потому что ни черта не выходит быть хорошим отцом. И дело совсем не в Насте — это у меня напрочь не получается создать для дочери условия, какие есть у других детей. Она постоянно на каком-то нервяке, цепляется за меня, даёт обещания… Она ведь ни фига не обязана вести себя тихо, если недо-папаша протаскал её несколько часов в машине по жаре, холоду, снегу и зною. Не долж-на!