Бляха… я никогда не видел в её глазах столько надежды. Она долбает по моим нервам ещё сильнее, чем до этого сделали её крики. Раз, другой, третий…
На Катю я стараюсь не смотреть. Это своего рода секунда моего, мать его, самообмана. Когда можно представить, что напротив дочери и впрямь её родная мать. Только это ни хрена не правильный путь.
Считаю удары сердца, которых приходится по три на одну секунду. И то, что чувствую, начинает казаться невыносимым. Собираюсь нарушить эту мёртвую тишину, ватой заложившую уши, когда Екатерина всё же поднимается на ноги, крепко берёт Настю за руку и спрашивает совершенно будничным тоном, как будто речь у нас здесь идёт о чём-то настолько обыденном, что ни разу не должно выворачивать наизнанку.
— Пойдёмте ко мне? Чаю попьём.
Клянусь, такого выражения облегчения на лице дочери я не видел никогда.
Пока идём к подъезду, успеваю сотню раз поймать себя на том, что рассматриваю жену Персидского со спины, сотню же раз мысленно посылаю себя к херам с этой своей потребностью сверлить взглядом чужую женщину. Она вся какая-то воздушная и изящная. Высокая, чуть ниже меня, но это её не портит. Двигается плавно, с той грацией, которая у баб природная.
Мля, да я романтик! Столько возвышенных впечатлений на одну квадратную секунду времени.
В крохотной кабине лифта неловко всем, кроме поросёнка. Настя прижимается лбом к ноге Екатерины, та, в свою очередь, смотрит куда угодно, только не на меня, а я… Я пользуюсь моментом и исподтишка рассматриваю её лицо.
Зря мне показалось, что они с Таней похожи. Если в чём-то сходство и есть, так это в цвете волос и глаз. В остальном… Я снова начинаю злиться, мысленно подгоняя эту чёртову кабину доехать до нужного этажа быстрее.
Между нами ни слова о том, что случилось, как будто мы вот так каждый день занимаемся подобной хернёй. Я — еду на ближайшую детскую площадку, где моя дочь выбирает себе новую маму, и это так нормально, хоть в дурку сдавайся. А главное, не могу избавиться от мысли, что всё уже зашло слишком далеко. И завожусь от этого ещё сильнее.
Что она себе вообще думает, эта чужая мама, чужая жена и незнакомая для нас с Настей женщина? Что через пару часов, когда мы все наиграемся в вежливость за чашкой чая, она просто скажет моей дочери, что мы видим её в первый и последний раз, и на этом всё? Наська просто кивнёт, скажет: «Окей» и выйдет из её квартиры и из её жизни? Только так ни черта не будет…
Двери лифта раскрываются в тот момент, когда я уже в опасной близости к тому, чтобы закончить этот фарс. Выхожу первым и… молчу. Хотя если уж и отцеплять Настю от Персидской, то именно сейчас. Когда мы ещё не вошли в квартиру Кати и дочь не стала задавать миллион вопросов при виде фотографий «мамы» с другим мужиком или детьми, например. Но я почему-то никак не могу на это решиться.
В прихожей прохладно, что остро контрастирует с тёплой, почти летней погодой. И пахнет чем-то таким, что окончательно по башке бьёт, как будто я только что в одну глотку бутылку водки высадил. Домом, что ли? Уже и забыл, как оно бывает.
— Мам, пап, мы с Катей руки помоем и придём! — верещит Настька, наскоро стаскивая сандалики и безошибочно отправляясь в ванную. Ловлю удивлённый взгляд Екатерины, и не сдерживаю короткого ржача. Нервного такого, который и сотой доли того, что меня изнутри жрёт, не способен передать.
— Это поросёнок её. Катей зовут.
— А.
Она улыбается, так нежно и светло, что не сдерживаю ответной улыбки. Стаскивает балетки, снимает кофту, оставаясь в одной футболке. На голое тело. Это отмечаю, когда вижу, как соски светлую ткань натягивают, от чего рот слюной наполняется.
Твою дивизию… впервые хочу трахнуть женщину с момента, когда Тани не стало. Нет, стояк по утрам и прочее — это неотъемлемая часть любого мужика, хоть потерявшего жену, хоть только начинающего думать о бабах. Но когда вот так остро — какой-то вспышкой слепящей — впервые.
И это, сука, снова злит.
— Кать… мне бы Настю забрать, нам ещё по делам ехать.
Вместо того, чтобы сказать всё, что я думаю по поводу случившегося, произношу совершенно другие слова о совершенно других вещах. И снова слышу то, чего совсем не ожидаю услышать:
— Ты можешь её у меня пока оставить. Мы чаю попьём, мультики посмотрим. У меня вроде канал какой-то детский есть.
Нет, для неё всё это реально в порядке вещей? Вот эта вся х*йня, в которую вляпались все трое? Очевидно, по моему лицу, на котором отражается всё, что чувствую в этот момент, Катя понимает если не всё, то большую часть как минимум. Потому что говорит следом, понизив голос до шёпота: