В общем, опять см. № 3: се человек…
Андрей Лазарчук: Нет, они бессмысленны. В этом вопросе я экстремист и либертианец. Любые запреты такого рода порождают больше проблем, чем сами исследования, поскольку в результате те, кто запреты нарушает, получают громадное преимущество.
Святослав Логинов: Любые запреты на науку недопустимы. Запреты должны существовать лишь на те или иные методы. Опыты, которые нацисты ставили над людьми, очень сильно продвинули медицину, но они, несомненно, преступны. Но, с другой стороны, не запрещать же из-за этого всю медицину? А клонированием человека заниматься надо — это моё твёрдое убеждение.
Евгений Лукин: Любое революционное открытие — преступление перед уже сложившейся системой научных знаний. Однако не помню, чтобы попытка запретить что-либо в этой области имела успех.
Сергей Лукьяненко: Не оправдано, потому что моратории никогда не выполняются. Если человек сможет клонировать человека — он будет клонировать. Ядерное оружие тоже было запрещено к разработке — ну и сколько сейчас членов «ядерного клуба», помимо официальных?
Сергей Переслегин: На этот вопрос мне трудно ответить в рамках нормативной лексики.
Нет.
Может быть, есть смысл процитировать Наполеона: «Это больше чем преступление. Это ошибка».
Геннадий Прашкевич: Только как некая пилюля для общества.
Только как успокаивающая дезинформация.
Запретить ничего нельзя. Более того, запрет, как правило, резко повышает интерес к проблеме. И тут опять включается врожденное любопытство. Часто оно сильнее страха перед вполне представимыми последствиями.
Вячеслав Рыбаков: Нет ни малейшего смысла. Один вред. Эти исследования все равно будут вестись, но подпольно и уже поэтому — окончательно бесконтрольно. Ведущие державы обязательно, в любом случае будут их вести, потому что их результаты могут принести баснословные прибыли и еще потому, что будут бояться: как бы какие-нибудь открытия в этой области не совершили тоталитарные режимы и банды? А тоталитарные режимы и банды будут ждать, когда эти открытия совершат ведущие державы, а потом их воровать или тайком покупать у нечистых на руку чиновников. А обыватели во всех странах будут жить-поживать с неотягощенными головами и не беспокоиться: запрещены же опасные исследования, стало быть, все в порядке. А в один прекрасный день скажут: ой, мама!
Борис Стругацкий: Если даже и оправдано, то совершенно неэффективно и бесперспективно. Это и есть та самая попытка влияния морали на НТР, о которой я писал выше. Не могут оказывать друг на друга сколько-нибудь серьезного воздействия факторы, лежащие в различных социальных плоскостях. Богатство и талант, религиозность и методология естествоиспытателя, высота происхождения и деловая предприимчивость.
9. Вопрос: Как Вы относитесь к использованию атомной энергии? Не слишком ли велика становится цена человеческой ошибки? Не станет ли еще более опасным овладение возможностями термоядерного синтеза?
Олег Дивов: На мой взгляд, ядерные технологии становятся все безопаснее, и «защита от дурака» там все крепче. Хотя и дураки нынче попадаются не чета прежним… Лично я летом живу в 50 километрах от АЭС, и не нервничаю. Особенно после того, как в дни «чернобыльской радиофобии» промерил свою среду обитания дозиметром.
Александр Житинский: То же самое, что и про новые источники дешевой энергии.
Андрей Измайлов: Работал я на Ленинградской атомной станции, было и такое. Профессия — дезактиваторщик. Звучит красиво. А, по сути, уборщик дерьма, только ещё и радиоактивного. Сначала был, как и всякий дилетант, боязлив. Потом стал, как и всякий дилетант, беспечен. Истина посередине. Так меня учили и научили не дилетанты, но профессионалы самой высокой пробы на той же ЛАЭС. Цена ошибки? Вот Чернобыль… Не ошибка. Просто стечение всех и всяческих обстоятельств. (Знаю!) Один шанс на миллион, что так случится (увы, случилось). Кто не рискует, тот не пьёт… Зато, говорят, энергия дешёвая… Правда, тарифы всё растут и растут… Но сие, разумеется, только потому, что: «Воруют» (Н. Карамзин).
Андрей Лазарчук: Нормально отношусь. Цена ошибки высока всегда. Что касается термояда, то в радиационном отношении он опасен значительно меньше, а про тепловое загрязнение я уже сказал.
Святослав Логинов: Альтернативы атомным станциям у нас нет. От электричества люди всё равно не откажутся, тепловые и гидростанции по большому счёту опаснее атомных, а так называемые альтернативные источники — ещё хуже. Ветровая станция, способная снабдить энергией хотя бы один областной центр, вызовет катастрофические изменения климата, приливные станции полностью уничтожают экологию прибрежной зоны, а уж любимая футурологами, но, по счастью, гипотетическая станция, работающая на стекании зарядов из ионосферы, при достаточной мощности уничтожит всё живое на тысячи километров вокруг себя. Не знаю, сумеем ли мы овладеть термоядерным синтезом и как он поведёт себя в промышленных масштабах, но атомные станции в настоящее время — наиболее чистые и безопасные источники энергии.
Евгений Лукин: Ну а как же! Пока паровых котлов не было, они не взрывались. Живи я в ту эпоху, ни за что бы не согласился работать кочегаром — уж больно велика ответственность!
Сергей Лукьяненко: Вряд ли здесь имеет смысл сослагательное наклонение — атомная энергия доступна, доступно и ядерное оружие… что куда более печально. Можно спорить о плюсах и минусах атомной энергетики, вспоминать трагедию Чернобыля — но остановить прогресс действительно невозможно. Человечество подошло к такому моменту, когда смогло овладеть энергией атомного распада, — оно и овладело. Теперь надо работать над тем, чтобы минимизировать возможные катастрофы (а они, увы, всегда возможны). Термоядерный синтез — опять-таки неизбежный этап развития, и время его уже приходит. Голову в песок прятать не стоит, впадать в ужас — тоже. Надо учиться жить в мире, где существует ядерная и термоядерная энергетика.
Сергей Переслегин: Положительно. Для многих стран (Япония, Швеция, Франция, Армения, Литва) эта энергия является источником жизни (во всяком случае — индустриальной жизни). Цена человеческой ошибки действительно стала слишком большой, но это — не проблема атомной энергии, а проблема границы фаз развития. В окрестностях фазового барьера малые возмущения серьезно меняют динамику развития системы, и цена ошибки действительно возрастает. Ошибка капитана груженного нефтью танкера не менее страшна по своим последствиям, нежели ошибка оператора АЭС. Ошибка пилота самолета, зачастую, более страшна.
Что касается термоядерного синтеза, то по целому ряду причин, в основном, организационных, я сомневаюсь, что им удастся овладеть в текущей фазе развития. В следующей фазе это, несомненно, будет сделано и особых проблем не вызовет.
Вячеслав Рыбаков: Сложный вопрос. Конечно, по простоте душевной всегда хочется запретить все опасное. Говорят, в свое время паровозы запретить пытались: тогдашняя наука доказала, что на столь бешеных скоростях, какие может развить поезд с паровым локомотивом, у людей будут происходить помутнение сознания, истерика и сумасшествие.
Почему-то запреты подобного рода никогда не действуют. Никогда.
Еще в своей статье «Письмо живым людям» в середине 80-х я писал:
«Отказ от того, что дала тебе природа или техника, — всегда трусость и всегда вызывает презрение. Попытка предложить отказ как позитивную программу извращает мир, и даже реально существующую проблему немедленно превращает в надуманную; подсмотренную даже в гуще жизни ситуацию — в анекдотически, смехотворно невозможную; обычный человеческий характер — в донельзя упрощенную маску; любую философскую тираду — в нудный набор общих мест. Всякая попытка научиться применять дар, сколь угодно неумелая и болезненная, — всегда восхождение и мужество, всегда вызывает сочувствие и желание помочь, делает даже простые слова исполненными глубокого смысла, делает даже слабого человека венцом творения.