Бургомистр и голова управы горячо приветствуют личного представителя президента и в сопровождении его обходят всю кавалькаду. Они очень придирчиво осматривают все, начиная с колес и кончая бляхой на ремне солдата личной охраны. Но тщетно. Комар носа не подточит.
Вот застыла в строю охрана личного представителя президента. Еще вчера под ней были поганенькие кони. Теперь же их не узнать. Хвосты подстрижены, гривы расчесаны, бока, на которых лип репейник, разглажены и на них выжжена свастика и буквы БЕ, что означает - "Благотворительное единение".
Бургомистр трогает седло. Оно - новое. Трензеля. Они - блестят, как сережки у игривой девушки. А в эти минуты голова управы Семен Глечек придирчиво проверяет документы. Они в полном порядке. У каждого беипсовца доподлинный мандат, напечатанный в типографии и скрепленный печатью городской управы и подписью самого президента.
Вот карета Гуляйбабки. Она блестит свежим лаком и хороша, как невеста. Ступицы колес, ручки дверцы - все в золоте. Бургомистр заглядывает вовнутрь кареты. Там мягкий ковер, подушки, ларец с документами и дорожные вещи Гуляйбабки.
Вот телега с продовольствием. Чего в ней только нет! Щедрые хмельковцы позаботились, чтоб каждый член БЕИПСА был, как говорится, "сыт, пьян и нос в табаке". Тут и сало, и домашние колбасы, и свежие ковриги хлеба, и жбаны, наполненные не водицей колодезной...
Усатый интендант наливает из одного жбана кружку и подает ее бургомистру Заковырченко. Тот выпивает ее и, смачно крякая, вытирает усы: "Ай да напиток!"
Глаза пана Глечека останавливаются на клетке с чудесными собачками. Их там около десяти. Они веселы и танцуют не то украинского гопака, не то "гоп, мои гречаники". Они ведь тоже едут помогать Германии.
Осмотр обоза закончен. Между бургомистром, головой управы и Гуляйбабкой начинается непринужденная беседа. Улыбки. Пылкие рукопожатия... Глаза у Гуляйбабки блестят непомерным счастьем. Еще бы! Ведь ему доверено такое! Он едет помогать фюреру!
Восемь часов тридцать минут. Наступает минута прощания. Снова рукопожатия, скупые человеческие слезы, Жаркие поцелуи, последние наставления: "Пишите!", "Отлично выполняйте наказ президента!" "Помогите, как надо, батьке фюреру!".
Звучит сигнал. Личный представитель президента господин Гуляйбабка поднимается на ступеньку кареты, снимает шляпу и долго машет ею хмельковцам: "Горячо благодарю! Бывайте здоровы! Не беспокойтесь. Помощь фюреру будет на должной высоте!". В ответ гремит: "Ура!", "Счастливого пути, великие патриоты!".
Бургомистр Заковырченко разрезает красную ленту. Обоз легендарного БЕИПСА трогается с места и, набирая скорость, исчезает за поворотом. До провожающих долетает только грохот колес да цокот конских копыт. Я оглядываюсь назад. В руках мужчин шапки. У женщин и девушек платки. Они все размахивают ими и долго кричат что-то вслед славному обозу".
Корреспондент "Новой жизни", как свидетельствуют очевидцы, изложил все по порядку. Упустил он лишь одну, весьма немаловажную деталь, которая проливает свет на личность самого представителя президента, отправившегося в столь трудную дорогу.
А дело было так. В тот момент, когда Гуляйбабка только что распрощался с хмельковцами и сел в коляску, дверца коляски вдруг отворилась и в нее просунулась голова разгневанной женщины в деревенском платке.
- А-а, зятечек! Здоровеньки булы, мий соколочек! - процедила женщина сквозь зубы. - Я чекала, що ты до своих подався, туды, куды утекла Марийка. Рушник тоби подарила самый гарный, хромови чоботы чоловика. Вусы твои плутовски цилувала. А ты що ж, бисова людина.. в приймаки якомусь президенту записався?! В ряжену карету влиз, собачина!
Гуляйбабка вздрогнул от неожиданности. Глаза у него полезли на лоб, и какое-то мгновение он сидел с широко раскрытым ртом, не зная, что сказать своей в общем-то замечательной теще. Обнять бы ее, успокоить, но... это невозможно. Он строго нахмурился и закричал:
- Вы что?! Как смеете? Я вас не знаю. Подите прочь! Женщина обернулась к толпе.
- Люди добри! Бачьте. Есть ли на всим свиту таки плуты, таки обманщики, як ось ця людина! Сватав мою Марийку, соловейкой распынався. Горилку закусував яешней, аж за вухами трещало. А допреж вин не знае мэне, будто я ему не теща, а зовсим якась чужа побираха, - она по-мужски подбоченилась, топнула ногой. А ну знимай чоботы, плут вусатый! Знимай, кому говорят, ато з ногами повыдергаю. И зараз не думай, що я отступлюся, що я обозналась. Я тебя за сим верст опознала, хоть ты и вусы зробив коротеньки.
- Цыц, тетка! Попадешь в гестапо! - пригрозил Гуляйбабка.
- "Гестапо". Ай, як злякалась! Спидницу подняты хочу я на твое гестапо, на хвюлера твоего косого. Старцу пожар не страшный. Не злякаеш. Знимай чоботы!
Гуляйбабка с силой рванул дверь и попытался захлопнуть ее, но не тут-то было. Тетка Гапка не только удержала дверцу, но и успела ухватиться за сапог.
- Знимай! Знимай, вусата срамотина! Не дозволю, щоб в чоботах моего чоловика ворогам помогал.
Еще секунда, и личный представитель президента остался бы в одном сапоге, но тут подскочили солдаты охраны и оттащили разгневанную Гапку в сторону.
- Как с ней?.. Что прикажете? - спросил начальник охраны Волович.
- Высечь и отпустить. Взять клятву, чтоб не болтала.
- Слушаюсь, господин начальник!
Солдаты охраны подхватили кричащую, бунтующую Гапку под руки и повели ее к кусту лозняка, где краснели молодые длинные прутья. Гуляйбабка сочувственно вздохнул и махнул кучеру белой перчаткой.
7. КУЧЕР ПРОХОР РЕШАЕТ ГОЛОВОЛОМНУЮ ЗАДАЧУ
Что за прелесть езда по летним украинским дорогам, когда они блестят и лоснятся, когда их отполировали колесами бричек, дрожек, арб, машин. Особенно хороша езда на заре, когда воздух чист и синь, подобно девичьим глазам; когда пахнет росой, цветом пшеницы, медом трав, легкой пыльцою. И хотя теперь дорога была совсем не та: сгорели и пшеница, и цветы, и на полотне ее зияли тут и там воронки от бомб и снарядов, все же охватывало удивительное чувство чего-то близкого, родного. Дорога то расстилалась под ногами коней, мчащих легкую карету, ровной холстиной, то подхватывалась, как на крыльях, ввысь, и вдруг где-нибудь справа или слева возникал такой тополь, что цилиндр летел с головы и валилась набок карета; то она, как с высоко вскинутых качелей, срывалась вниз, перемахивала через гремящий клавишами звонкого рояля мосток, под которым журчал какой-нибудь безымянный ручей; то вылетала на мост пошире, под каким такой синевы вода, такой белизны песок, что спеши, не спеши, а непременно остановишься, чтоб постоять минутку здесь, а не то и спуститься вниз, зачерпнуть в ладони звенящее серебро и поднести к пересохшим губам.