И мрачнел король, когда слышал сбивчивые речи сына, бранил повара за слишком тяжелые блюда на ужин и нянек за спертый воздух в спальне.
И принц, не желая, чтобы кто-то был наказан по его вине, перестал рассказывать свои сны. Видел он их, или нет — никто не знал.
Однажды Эрик спросил короля:
— Батюшка, отчего я могу ходить, где вздумается, и только в высокую башню меня не пускают? Я хотел бы подняться на самый верх и увидеть нашу страну такой, какой ее видят птицы.
— Нечего тебе делать в этой башне. Там темно и сыро, и летучие мыши гнездятся под сводами.
— А зачем в нее ходит служанка с корзинкой, набитой снедью?
— Она кормит собаку, что охраняет башню.
— Но разве собаки умеют петь? Я слышу, как кто-то поет колыбельную таким нежным и сладким голосом, какого я отродясь не слышал. Мне кажется, только мать может так баюкать свое дитя.
— Твоя мать давно умерла, — отвечал отец, отводя глаза, — и в башне никто не поет. Лишь ветер воет среди пустых стен.
Лицо короля омрачилось скорбью, и Эрик понял своим чутким сердцем, что отец скрывает от него страшную правду. В том, что она страшная, мальчик не сомневался. Иначе зачем отцу лгать?
И принц подолгу смотрел на портрет своей матери, что висел в отцовских покоях. Живописец запечатлел королеву юной и беззаботной, сидящей на берегу озера с ворохом белых лилий на коленях. И принц рассматривал портрет, словно силясь прочесть в ее ясных глазах ответ на свой вопрос.
Шли годы. Эрик вырос и из очаровательного ребенка превратился в прекрасного юношу — золотоволосый, высокий, как две капли воды похожий на свою мать. И красота его души была под стать его наружности. Никто не мог припомнить, чтобы юный принц кого-нибудь обидел или сказал дурное слово.
Любили его звери и птицы, и люди его любили, потому что золотое сердце билось в его груди. Король души не чаял в сыне, гордился им и ждал дня, когда сможет вверить принцу страну.
***
В ночь перед своим семнадцатым днем рожденья Эрик вновь увидел ее. Безглазая старуха приблизилась к его кровати, просунула руку под пурпурный балдахин и коснулась его плеча. Разбуженный холодным и влажным прикосновением, принц открыл глаза и сел на постели. Он был один в покоях, лишь холодный ветер с дождем хлестали в распахнутое настежь окно. И вместе с ветром и дождем слышался плачь. Или это песня? Нежный женский голос, охрипший и потускневший от рыданий, тянул тоскливую, заунывную колыбельную.
Воет ветер за окном,
Тварь из леса рвется в дом.
Плачь, дитя мое, не спи,
Маму криком разбуди!
Эрик поднялся с постели, выглянул в окно. Ни души вокруг. Он поднялся, вышел из опочивальне и ступил на темную лестницу. Замок был погружен в глубокий покой, ни один человек не шевельнулся во сне, даже собаки не слышали, как принц покинул дворец.
Он миновал сад, где ветер гнул вековые деревья и по узкой тропинке взошел на холм, где высилась темная башня. Дождь хлестал, ветер сбивал с ног, но голос манил Эрика, и он шел, не чувствуя, что рубаха его промокла насквозь и вода стекает с его волос.
Он поднялся по изъеденным временем ступеням узкой винтовой лестницы. В башне было темно, лишь маленькие окошки размером с ладонь пропускали тусклый лунный свет, дождь хлестал сквозь них, и принцу всякий раз казалось, что холодная рука безглазой старухи касается его плеча. Стены башни поросли плесенью и влага сочилась из них, как кровь из раны. Потревоженные летучие мыши метались в тесном пространстве, и эхо множило их тоскливый писк и шум крыльев. Но принц не замечал ничего — его вниманием завладела тоскливая колыбельная, что лилась сверху.
...Спою тебе песенку,
Топ-топ-топ по лесенке…
Тварь зеленая идет,
Мне дитя свое несет.
Лестница привела принца в тесную и мрачную каморку. В черепке от разбитого кувшина плавал в масле крохотный огонек. На полу возле узкого окна сидела женщина. Грязная рубаха висела лохмотьями на ее исхудавшем теле, спутанные волосы, покрытые пылью и паутиной, мели каменный пол. В руках она держала тряпичный сверток, нежно прижимала его к груди, качала и пела тихо и заунывно:
Громче стрекочи, сверчок!
Пусть поплачет мой сынок!
Мать усталая уснет —
Сына ведьма украдет.
Плачут мышки по углам…
Молока тебе не дам!
Если ведьма заберет —
Мухомор засунет в рот.
Эрик тихо приблизился и опустился на холодный пол, не решаясь окликнуть женщину. А она пела, не замечая его.