— О Господи! — прошипел он. — Я говорил тебе: не трогай.
А она в ответ:
— Прости! Я нечаянно… — Извинилась, как провинившийся ребенок.
Я вышел.
В прихожей ко мне бросилась рыжая баба. Ее так и распирало от злобы.
— Когда этому будет конец? Они так загадят комнату, что я целый год никому не смогу ее сдать.
Вообще-то понять ее можно. Она рассказала мне, что Партизан появился на Эрл-Корт с неделю назад едва живой и с тех пор Михал с Кэтлин окончательно потеряли рассудок. Михал целыми днями выхаживал, кормил, выгуливал и причесывал пса. Кэтлин перестала ходить на работу. Они заперлись, никого к себе не пускали, пес спал с ними в одной кровати, что они там выделывали, в это лучше не вдаваться, во всяком случае, блаженствовали. Собака на всех бросалась, кот удрал на чердак, почтальон не решался подойти к дверям. Они собирались куда-то поехать и не поехали, не подходили к телефону, просили отвечать, что их нет. Но вот вчера вечером решили пойти в кино, а пса заперли в комнате. Должно быть, он жутко выл, хозяйка открыла дверь своим ключом, хотела дать ему колбасы, а он, чуть не сбив ее с ног, удрал на улицу и тут же, почти возле дома, угодил под автобус. Чтобы собрать останки, пришлось раздобыть лопату. Один из мальчишек узнал его, и соседи принесли сюда вот на этом брезенте.
Вернувшись домой, Кэтлин и Михал увидели весь этот паштет. Всю ночь они не гасили свет и скандалили. Сегодня Михал без разрешения выкопал у забора яму, нарвали свежих веток и устраивают похороны.
«Пес Тристана» погиб. Как сообщить об этом Ванде?
Михал мне этого не сказал, но я сама знаю, и он тоже знает, что это моя вина, я вытащила Михала из дому. Партизан бежал за нами неизвестно сколько веков — двести миль, был с нами всего несколько дней — дом в Лондоне впустил его, открылся ему, потому что мы там жили, а я Партизана заперла в пустой комнате, и мы ушли.
Когда Партизан явился худой, страшный и стал с ума сходить от радости, мы тоже сошли с ума, я сходила с ума оттого, что они были как сумасшедшие, мы втроем катались по полу от радости, я целовала его грязные лохмы, и мне не было противно, родители не разрешали мне держать собаки, я боялась собак и мечтала о собаке, Партизана я не боялась. В тот день Михал целовал меня на полу и от него пахло псиной, я была счастлива, потому что нашей ссоре пришел конец.
Это было сразу после истории с часами и после того, как Михала вызвали в Скотланд-Ярд. Михал хотел, чтобы мы были бедными, он хотел исполнять «Green Sleeves» — фунт за вечер, это чтобы я всем была обязана ему — сниматься в студии у Питера «нечестно», я была Катажина-великомученица, только что колесованная, Михал кричал и хрипел, как недорезанный петух, ноги у него подгибались, я испугалась, что не смогу его больше любить, тут-то нас и разыскал Партизан… Как только открылась дверь, Михал сразу же перестал кричать петухом и хрипеть, ноги у него опять были свои, и голос тоже свой собственный.
Но за окном постукивали чужие мужские и женские каблуки, может, там были наши враги, откуда Партизан мог это знать — оттопыривал верхнюю губу, скалил зубы, ворчал, шерсть у него вставала дыбом, бросался на окно… Михал сел рядом с ним на корточки, обнял, закрыл пасть. «Дружище, ты нас отыскал, а теперь хочешь защитить, только ты один хочешь меня защитить».
Мне стало грустно: разве я тебя не защищаю? Но Михал тем временем осматривал Партизана, когти у него были сломаны, кожа на лапах стерлась от долгого бега, весь он был в ссадинах, в шерсти полно блох и колючек, мы его накормили, он пил и пил молоко, выкупали, осмотрели, а он благодарил нас — скулил еле слышно, наконец я уложила его на тахту, мы потихонечку разделись и легли под одеяло, он тут же уснул у нас в ногах, а мы не могли спать, все время слушали, как он сквозь сон лаял на наших врагов, плакал, о чем-то просил и ворчал.
Мы боялись шевельнуться, Михал держал меня за руку и повторял: «Теперь все будет хорошо, увидишь…» — «Почему? Неужели для счастья нужна собака?» Михал прижался ко мне. «Кася, разве ты не чувствуешь, как он нас любит, жить без нас не мог, дурачок, столько миль пробежал голодный, отыскал нас в Лондоне, в дремучем лесу разыскал две травинки, Кася, подумай только, какая сила в собачьей любви, и наша должна быть такой…»
«Только не говори, что он нас любит, он тебя любит, а меня лижет, потому что я твоя», — я так сказала, и почувствовала, что во мне тоже растет такая вот собачья любовь, я ласкала Михала, ласкала по-дурацки, долго, терпеливо, а он лежал без движения, был послушный и шептал: «Мне хорошо, собака ты моя собака, мне хорошо, и я счастлив» — дышал часто, как пес.