— Сразу расскажу, что нам известно о ситуации на текущий момент, — продолжает он. — На Тристан направили корабль, и пару часов назад он подплыл к острову.
Лиз вся подается вперед.
— Но ему необходимо дождаться подходящего ветра, — уточняет мужчина, и Лиз подвигает к себе стул, ножки которого скрипят. На ее лице горит вопрос.
— Движения на берегу пока не замечено, — отвечает мужчина на ее немой вопрос, — но команда спасателей — люди опытные, и они сделают все, что только смогут. Прочешут каждый уголок острова.
Но консервный завод погребен под лавой, — думает Лиз; она знает, что женщина рядом с нею думает о том же.
Да, радом с Лиз сидит еще одна женщина. Марта.
— Консервный завод погребен под лавой, — произносит вслух Марта, а Лиз мысленно заклинает ее: молчи.
Чиновник за столом растерянно переводит взгляд с Лиз на Марту.
В разговор вступает Дэвид:
— Да, лава накрыла завод и соседний с ним дом, но после этого она больше не двинулась с места.
— Спасатели сделают все, что только смогут, — повторяет мужчина за столом и опускает очки на переносицу: так он выглядит более внушительно. А еще он выглядит так, словно на лице у него есть теплая улыбка, хотя сейчас он и не улыбается; тепло выжидательно притаилось в уголках его рта, и Лиз видит это.
— Прошу вас положиться на мои сведения, — твердо произносит мужчина. — Обещаю, как только у нас появятся новости, мы немедленно известим вас.
— Спасибо, — кивает Дэвид.
— И это все? — спрашивает Лиз; но почему ее голос такой тихий?
— Лава не остановилась, — говорит Марта, и никто не знает, что ответить.
Когда они снова выходят на улицу, Лиз смотрит на здания с острыми углами, на машины с закругленными краями, на беззаботно гуляющих людей. Смотрит и не верит, что сможет когда-нибудь разговаривать с этими людьми так, чтобы они поняли ее, а она — их, хотя говорить они будут на одном языке.
Ей нужен только ее сын, больше никто.
Даже Ларс не нужен — она вздрагивает от этой мысли, потому что Ларс был нужен ей всегда, с тех пор, как она себя помнит.
А теперь ей нет до него дела.
Ларс умер; но даже если нет, даже если он жив, он боится однообразия, боится стать таким же, как все.
Лиз вспоминает руку молодого мужчины на своем плече.
Вспоминает улыбку, притаившуюся в уголках губ мужчины постарше, и понимает: эта улыбка — самое настоящее из всего, что она успела увидеть в Кейптауне.
Тристанцы всегда верили в то, что видят. Вот и сама Лиз однажды стояла на родном острове, восхищаясь пейзажем, и говорила мужу: даже если Тристан взорвется…
Она не знала, откуда пришли эти слова.
Но они остались в ее ушах как заклинание, они просачивались в сны и в медленные дни, а потом разлетелись на осколки, подобно стакану, в который врезался большой кулак.
Всего одна ошибка.
А после нее — сплошная темнота.
Солнце колет Мартины глаза, точно тупая игла.
Воздух тут не такой, как на острове: он спертый, им трудно дышать. Марта скучает по ветру, с которым сражалась всю свою предыдущую жизнь.
Капоты машин переливаются оттенками красного, синего и зеленого, но это совсем не тот зеленый, к которому она привыкла. На витринах магазинов ровными рядами стоит множество товаров, назначения которых Марта не знает.
Она знает, что ей следовало бы думать о Берте, ей следовало бы снова любить Берта так, чтобы он чувствовал ее любовь и вернулся к ней. Сколько времени утекло с их последней встречи — неделя, тысяча морских миль; они уже так далеко друг от друга, что Марте следует остановиться, и когда она останавливается, ее разум вдруг раскрывается, как большой парус в бурю.
А затем схлопывается обратно.
Марта идет дальше.
Смотрит на людей в безрукавной одежде, по-звериному обнажающей их шерсть, слышит их крики в голове. Она чувствует, что ее одежда по-прежнему пахнет подвалом и пометом, она хочет новую одежду, хочет зайти в магазин, посмотреть продавцу в глаза и сказать: мне нравится зеленый цвет, мне нравится прикосновение шелка к коже.
Такие желания она испытывает впервые в жизни.
Внезапно Марта понимает, что карта в классной комнате относилась к этому и другим большим городам, к этим улицам, таким же настоящим, как все то, что она оставила на острове.
Мир повсюду такой же настоящий, как и на Тристане.
Над городом возвышается серая горная стена, а над нею покачиваются белые облака.