Тристанцы начинают растерянно перешептываться. Дэвид смотрит на них, смотрит на людей, вместе с которыми жил на краю света, вдали от бульвара, на котором стоит двухэтажный дом, где остались его вещи, его волосы на подушке, его носки под кроватью и бледная улыбка в зеркале… А еще теплица во дворе: интересно, поливал ли кто-нибудь цветы?
Он смотрит на островитян и хочет защитить их, но сам понимает, что это невозможно. Не мир открыт сейчас перед ними, а они открыты перед миром. Дэвид может найти корабль, может найти тристанцам жилье в Англии, но рано или поздно он бросит их и вернется к своей жизни, какой бы она ни была.
К Дэвиду подходит Лиз: эта женщина носила поверх одежды броню печали уже тогда, когда Дэвид только приплыл на остров. В тот день солнце невообразимо раскалило синее небо и зеленые склоны; оно слепило так, что связующие линии между людьми делались невидимыми.
В тот день Дэвид ступил на черный песок и забыл о белом.
Лиз встает перед ним, поднимает лицо и говорит:
— Я не поеду.
Ее голос звучит строго и четко, как крик буревестника (или приона? Дэвид так и не научился различать птичьи голоса).
— Лиз… — начинает Дэвид, но Лиз останавливает его и повторяет свои слова решительнее прежнего.
Все тристанцы оборачиваются в их сторону.
Молчаливое сопротивление, — думает Дэвид. — Вот оно, во всей своей красе.
Он видит, как другие смотрят на него.
Словно он только что ударил эту женщину.
Марта не устраивает никаких сцен.
Она привыкла к тому, что другие устраивают: вот и сейчас другие кричат, горячатся, а Марта сидит молча, смотрит по сторонам и видит детей и взрослых, видит все их поступки — и хорошие, и плохие. Поступки сгущаются в пар и оседают на стенах мелкими каплями; если люди будут внимательнее, они увидят в этих каплях самих себя.
Увидят Англию и все, о чем раньше только читали в письмах.
Они сойдут на берег в порту, расположенном далеко на севере, но Марта не сойдет. Она не получит ни прививок, ни жилья; она вообще не знает, что она получит, что у нее заберут, в каком порядке это будет происходить.
Марта вспоминает отца, который хотел уехать и не вернуться.
Отца, который стоял в дверях и любил жизнь больше смерти, пока однажды не переменил своего мнения.
— Пойду лодку чинить, — сказал отец, надел сапоги и вышел за дверь. Он знал, что выходит за дверь в последний раз и что дети, которых он вынудил прийти в этот мир, узнают, что такое голод и другие невзгоды.
Отец знал это, но ушел: поднялся на скалистый уступ и все разрушил.
Спустя две недели он выплыл на берег горой изъеденной распухшей плоти. Его завернули в мешки. Влага проникала сквозь ткань, на дно тачки натекла лужа. Когда никто не видел, Марта погрузила в нее ладонь.
От пальцев запахло крабами.
Плоть легко погрузилась в твердую землю кладбища.
Мать не плакала, ветер поднял черную вуаль с лица и обнажил сухие глаза. Земля к земле, пепел к пеплу, — сказал пастор, а Марта хотела поправить: море к морю, но она была маленькой и промолчала, а потом они пошли домой.
Мать смотрела в окно и забывала слова молитвы.
Дети ощущали очертания собственных тел, как края мебели, и только по взглядам друг друга понимали, что по-прежнему остаются в живых.
Корабль подвернулся внезапно. Это английское судно, далеко не так хорошо оснащенное, как то, голландское, отправлялось в путь в ближайшие дни, а британские власти хотели как можно скорее переселить островитян в безопасное место, встроить их в налаженную систему.
Дэвид стоит на борту и машет, утешает отъезжающих, хотя некоторые из них по-прежнему относятся к нему с опаской. Бесцеремонность предыдущих поселковых старост сделала тристанцев пугливыми, но Дэвид повел себя иначе: он никого не заковывал в колодки, не вскрывал писем и не пытался изменить обычаи острова, так что многие островитяне прониклись к нему доверием.
Он провел на Тристане три года, но так и не научился грести, как Пол, не научился узнавать направление ветра, как Джон, и не выяснил, почему Марта и Лиз (которым он выхлопотал разрешение остаться) стоят на берегу так далеко одна от другой, как будто между ними встрял кто-то третий. Женщины ведь обычно поддерживают друг друга, — недоумевает Дэвид, — а они почему-то нет; эта мысль посещала его много раз, но он никогда не допытывался у других островитян, в чем причина размолвки между Лиз и Мартой. Дэвид понимает: у тристанцев есть секреты, которых ему не откроют.