Чем больше кораблей покидало гавань, тем легче Ларсу было отпускать их.
— Отпускать их, — произносит Лиз вслух, и Оливер смотрит на нее, как на ребенка, запутавшегося в сказке, которую сам сочинил.
Утром того же дня, когда Оливер пришел навестить Лиз, он встречал в гавани ее мужа.
— Они что-нибудь говорили обо мне? — спросил Ларс.
Казалось, мужчина испытывает страх, но не такой, как другие островитяне, с которыми успел познакомиться Оливер. Ларса пугала не обстановка вокруг, а что-то внутри себя.
Оливер солгал ему:
— Нет, не говорили ни слова. У них и без того было слишком много забот. Столько всего нового свалилось на их плечи.
Теперь страшно самому Оливеру.
Он видит, как нервничает Лиз, чувствует, какую власть муж по-прежнему имеет над нею, и что тут удивительного? Они ведь прожили вместе не один год, и связь не разорвалась, даже когда мужчина уехал.
Муж забрал себе большую часть ее души, сложной, как многоэтажный дом: в этом доме есть комнаты, которые, живи Лиз в более совершенном мире, наполнились бы добром и светом, но сейчас в них тесно от ила и осадка обид, и если бы Оливер только мог, он протянул бы к Лиз руки и вычистил из нее все плохое.
Ему не хочется и близко подпускать к ней этого мужчину; у Оливера не укладывается в голове, как Ларс мог так поступить со своей семьей. Просто взять и уехать. Оставить женщину в тесных комнатах, обречь сына на ожидание, лишить его детства. И если человек все же решается на подобное, если он уезжает вот так, он не вправе требовать, чтобы все стало как прежде.
Но, разумеется, Оливер знает, что жизнь сложнее, чем какой-нибудь гроссбух.
Он чувствует себя маленьким.
Прошлое есть у каждого, но почему прошлому Лиз потребовалось тащиться сюда?
Собственное прошлое Оливера умерло: его жена закрыла глаза и больше уже не открыла их. Яркие больничные лампы и халаты врачей были белыми — возможно, этот цвет помогает тем, кто вскоре уйдет, заранее почувствовать себя на небесах.
Такие мысли бродили в голове у Оливера.
Мысли не причиняли ему боли, однако все, что имело отношение к прикосновениям или пульсациям, покалывающим под кожей, стало для него чужим. Так продолжалось годами, холод ощущался всюду, любой пейзаж виделся Оливеру в траурной рамке, кабинет зарастал пылью и папками, а сердце погружалось все глубже вовнутрь, и Оливер не понимал, как вернуть его на прежнее место.
И вот однажды в кабинет вошла женщина с острова-вулкана. Оливер почувствовал, что внутри нее искрит электрический ток: пусть провода подключены неправильно и потрескивают, но ток бежит по ним прямо к сердцу Оливера. Он ощутил ее прикосновение, хотя женщина и пальцем до него не дотронулась, ощутил электричество, хотя лампы не горели, а солнце гладило затылок, точно теплая звериная лапа.
Ему захотелось улыбнуться, но ситуация их знакомства не располагала к улыбкам. Ситуация была ужасная: женщина потеряла все и не знала, получит ли что-нибудь обратно, не знала, есть ли у нее хоть малая надежда на счастье.
— И это все? — спросила она при первой встрече. Оливер не ответил.
Теперь женщина получит все обратно, если только протянет руку.
Но ее рука ровно лежит на столе и не двигается.
— Ларс? — слышу из-за двери, когда они думают, что я ничего не слышу.
Они думают, что я в своей комнате, занимаюсь своими делами и молчу. Я и вправду молчу, но это не означает, что я закрылся: я просто слушаю, смотрю и расставляю по порядку все услышанное и увиденное, после чего надеюсь, что порядок не нарушится снова.
Я не верю своим ушам, потому что мама никогда не произносит имени отца.
Мы научились жить не произнося его имени, научились еще тогда, когда были дома и полагали, что иначе жить нельзя. Но мы жили, день ото дня пустота в душе сжималась или заполнялась другими делами, а потом мы оказались тут и встретились с новыми людьми, огромным количеством людей, которые произносят разные слова — кто приветливые, кто плохие.
Оливер часто навещает нас и показывает нам город. Он водил нас в бассейн, где женщины в маленьких цветных костюмах ходили вдоль бортика, а мужчины смотрели. Когда женщины, мужчины и дети плавали в бассейне, мне казалось, что я вижу перед собой громкоголосых белокожих рептилий. Было трудно поверить, что палящее над бассейном солнце — это то же солнце, что и дома; было невозможно поверить, что мама — это мама, когда она сидела с голыми ногами на полосатом матерчатом стуле и пила через соломинку оранжевый напиток.