Лицо его приобрело выражение общепринятой английской сдержанности; с язвительной злостью и в то же время кротко она ответила:
— Есть еще одна деталь, которую вы не знаете.
— Помилуйте, Маргарет, вы просто невыносимы! Что, черт возьми, вы хотите сказать? С меня достаточно унижения оттого, что я женюсь на женщине, которая гораздо богаче меня. Неужели вы думаете, что я собираюсь обмануть ребенка и лишить его наследства? В любом случае, — со смехом добавил он, — я не смог бы этого сделать, даже если бы захотел, поскольку Килкоран принадлежит ему.
— Килкоран, — ровно произнесла она, — не принадлежит ни ему, ни мне; мне даже больше, чем ему.
— О чем вы говорите? Могу ли я тогда узнать, кому он принадлежит?
На лице его появилось то грубое выражение, которое часто встречается у мужчин при разговорах со знакомыми женщинами. Во мне опять возникла неприязнь к нему. Но она продолжила:
— Надеюсь, вы не передумали вступать со мной в брак? Законный брак?
Поженимся, милый,
Ждать больше нет силы[41]
Она засмеялась и язвительно добавила:
— Тогда я могу сказать вам, что Сибу — не сын Килкорана.
— Он не сын Килкорана? Чей же он сын? — На его лице было истинное изумление. — Я не понимаю, что вы хотите сказать. Генри отдавал мальчику всего себя, а тот обожал Генри и, как вы сами сказали, после похорон обезумел от горя. Я прошу вас объясниться.
Тихо и со злостью она ответила:
— Неужели вы полагали, что только у вас имеется монополия на адюльтер?
Последовало долгое молчание. Наконец, он произнес:
— Я тоже сойду в Остраке.
В это время поезд уже подходил к Остраке. Мужчина помог своей спутнице спуститься на перрон, и уже оттуда до меня донесся его вопрос:
— Скажите мне одно. Знал ли Генри?
С еще большей злостью она ответила:
— Да!
ЧАСТЬ II
ИСТОРИЧЕСКАЯ ХРОНИКА
Дед покойного графа Килкорана оставил после себя двух сыновей — Майкла и Патрика. В те дни законы против папистов и нонконформистов были еще в моде[42].
Младший брат Патрик объявил себя протестантом и заявил о претензиях на поместье отца. Но нашелся пергамент, написанный еще во времена королевы Елизаветы и гласящий, что Килкораны, предоставившие убежище нескольким беженцам-протестантам, награждались особыми привилегиями, и потому ни один член семейства, перешедший в протестантскую веру, не может изменить порядок наследования. Естественно, между братьями произошел разрыв. Майкл остался в родовом поместье, а Патрик уехал в Ольстер, где уже на закате жизни женился и обзавелся дочерью Элизабет, которая впоследствии вышла замуж за хорошо известного врача, сэра Джозефа Рэнделла, от коего родилась дочь Дороти.
Майкл тоже поздно обзавелся семьей. Его сын Генри женился на леди Маргарет Тримейн и оставил сына по имени Сибрандт.
ЧАСТЬ III
Глава I
(Почти годом ранее)
Рассказ леди Рэнделл
Прежде чем начать свою историю, я хотела бы представиться. Я — женщина; мой возраст никого не касается. Довольно сказать, что у меня есть дочь восемнадцати лет и что я рано вышла замуж: меня называют миловидной, и я, хоть это тоже имеет малое касательство к рассказу, вдова достаточно известного врача, сэра Джозефа Рэнделла. Меня зовут Элизабет, что, впрочем, известно всем моим знакомым. Итак, приступим:
Мы с дочерью, отличавшейся слабым здоровьем, остановились в одной остракской гостинице (выбранной из всех других): прежде всего по той причине, что нам необходимо было спокойное место (хотя Остраке спокойным не назовешь, ибо один ребенок в сабо может наделать больше шума, чем дюжина городских омнибусов), и еще потому, что эту гостиницу нам особенно рекомендовали, должна сказать, вполне заслуженно (мое упоминание о муже здесь вполне уместно, поскольку именно от него я переняла привычку к наблюдениям: от природы у меня пытливый склад ума). Но в этом городке чего-нибудь интересного было не найти. Да, гостиница была хороша: табльдот не вызывал упреков: но мы и были этим самым табльдотом — единственные жильцы на всю гостиницу, за исключением еще одного человека: он никогда не спускался к завтраку, но мы часто видели, как он входит и выходит из отеля. Соответственно, он-то и интересовал меня больше всего: странный мужчина с бледным лицом, на котором застыла печаль. Дороти — так зовут мою дочь — предложила взглянуть в книгу постояльцев и узнать, кто он такой; однако я сочла подобный поступок не очень порядочным, хотя мне самой ужасно хотелось это сделать. Так что я строго отчитала дочь за чрезмерное любопытство. Вообразите мой восторг и удивление, когда в один из дней незнакомец присоединился к нам за табльдотом.