— На этот раз я приготовила для монсеньера вкусненький кусочек.
Священник молча отдал ей деньги — довольно значительную сумму, схватив их, старуха исчезла.
Это были явно крестьянские дети, видимо, брат с сестрой, — босые, чистенькие, румяные, опрятно одетые, на вид лет десятидвенадцати. Оба миловидные; мальчик — старше и симпатичнее. То было воистину ангельское личико с небесно-голубыми глазами, обрамленное золотистыми блестящими волосами. Невинные создания выглядели очень напуганными и жались друг к дружке. Священник был сама отцовская благожелательность. При виде его дети немного успокоились и ощутили, наконец, босыми ногами мягкий ворс ковра.
— Мои бедные крошки, — произнес священник, — что вас здесь так напугало? Как мило, что вы пришли повидаться с нами в это уединенное место; кроме того, у меня есть для вас небольшой сюрприз. Вы как раз те, кто мне нужен. Ведь ваш отец каменотес, не так ли?
Дети слушали его с открытыми ртами.
— Я хочу немного отремонтировать мою часовню, и мне кажется, что ваш отец смог бы выполнить эту работу лучше других. Передайте ему, что я щедро заплачу. Но постойте! Отнесите-ка ему это письмо вместе с первым взносом в надежде, что он начнет работу уже послезавтра. Видите, я вкладываю деньги в конверт.
Дети двинулись к нему, чтобы забрать письмо.
— Ах, милые мои, — сказал он, взяв их под руки, — я не могу отпустить вас отсюда с пустыми руками. Взгляните-ка, какие печенья и сладости.
С этими словами священник поцеловал мальчика в щеку, погладил девочку по голове и налил каждому по бокалу кипрского вина. Дети прониклись к нему доверием, ведь его обращение было таким ласковым. Они отведали сладостей и пригубили вино, которое им, видимо, понравилось. Затем они принялись щебетать и рассказывать священнику о своем первом причастии. Наконец, девочка призналась:
— Мы были очень напуганы, когда старуха привела нас сюда; мы не знали, что встретим здесь доброго священника. Но теперь нам страшно идти одним домой ночью.
— Неужели вы подумали, что я позволю вам уйти домой в такой поздний час? — отвечал священник. — Я обязательно прослежу за тем, чтобы о вас позаботились.
Внезапно лицо его изменилось. Оно стало похоже на морду дикого зверя, схватившего добычу. Зубами он впился в шею мальчика. Далее случилось то, о чем я не могу — не смею — рассказать. Девочка упала на колени и стала повторять:
— Kyrie Eleison! Christe Eleison! Kyrie Eleison![90]
— Умолкни, — рявкнул прислужник. — Будешь вести себя тихо, тебя не тронут.
Однако ребенок продолжал молиться:
— Sancta Maria, sancta Dei genetrix, sancta virgo virginum, ora pro nobis[91].
И так она произнесла всю молитву Божьей Матери. Когда она перешла к словам: «Agnus Dei qui tollis peccata mundi»[92], священник сделал знак. Два прислужника подбежали к нему: один — с ятаганом, другой — с золотой чашей. Первый неожиданным движением перерезал мальчику горло, второй подставил чашу под струю крови. Тем временем священник взял саблю и, схватив за волосы девочку, которая, стоя на коленях, шептала молитву, одним ударом отсек ей голову. С отвращением указав на обезглавленное тело, он произнес:
— Выбросьте это вон!
Прислужники открыли окно и выбросили в ров труп и голову. Я услышал два всплеска. После этого они вытерли кровь, выбросили в ров одежду мальчика и закрыли окно. Голову мальчика отделили от тела. Маг уже ожидал у небольшого каменного пьедестала; на этот алтарь возложили органы, вырезанные из тела подростка, и локон золотистых волос. Затем маг испарился через дверь, которую я прежде не видел, поднявшись по спиральной лестнице в верхние комнаты. Прислужник принес богато украшенный ковчег, наполненный солью, куда поместили голову мальчика. После чего чашу с кровью поставили перед камином. Откуда-то появился радужный змей и, скользнув вверх по чаше, начал лакать кровь. Тело мальчика было брошено в пылающий камин, после чего священник утомленно улегся на кровать. Я совершенно оцепенел от ужаса и не мог пошевелить ни единым мускулом. Мне казалось, что комната наполнится ужасным запахом горелой плоти, но этого не случилось. Зато из камина пошел густой синий дым, насытив воздух ароматами жимолости, жасмина, ладана и специй; он был прохладен и свеж, точно утренняя роса. Когда дым немного рассеялся, я увидел розовое сияние, одетое в серебро, из которого возник прекрасный образ, явившийся мне когда-то. Как и тогда, лицо его выражало нежность и бесконечную печаль. Прислужники пали ниц, однако я, ощутив прилив отваги, выступил вперед, чтобы обратиться к нему. Не дав мне произнести ни слова, он произнес: