— Что ж, — сказал один врач, — вы авторитет в этой области, и мы должны признать ваше мнение в качестве окончательного. Думаю, что вы можете полагаться на мое благоразумие и благоразумие моих коллег.
Придя домой, совершенно измученный и даже более того, свалившись в кресло, он не заметил сразу находившуюся в комнате Виолу.
— Мое дорогое дитя, — промолвил он слабо, — что привело тебя сюда? А я тебя и не заметил. Ты должна извинить меня, я слишком расстроен. Тебе и невдомек, чем мы, врачи, подчас должны заниматься. Только что я столкнулся с особенно тягостным случаем в тюрьме.
Она ответила просто и спокойно:
— Я прекрасно знаю, что вам пришлось делать. Вы виделись с ним.
Доктор вздрогнул.
После короткого молчания он сказал:
— Так ты знаешь?
Она не подтвердила и не отвергла его слова, просто продолжила: — У вас имеется доступ в тюрьму, вы должны менять туда взять.
— Но… — начал было он, однако Виола продолжала:
— Я знаю, что вы собираетесь сказать — что меня могут узнать, — могу вас уверить, что меня не узнают. Я возьму у Анны одно из ее старых платьев — вы знаете, мне всегда хорошо удавалось переодевание на маскарадах, особенно в последний раз, когда я нарядилась горничной. И потом мы достаточно похожи, чтобы я сошла за его сестру. Вы можете сказать — вернее, вы, должно быть, уже сказали что-то похожее на это, — я имею в виду, то, что заключенный вам знаком, ведь со всеми вашими способностями, милый дядя Джозеф, я не верю, чтобы вы сумели притвориться, что совсем его не знаете. Поэтому вы должны найти хоть какой-то способ, чтобы провести меня к нему под видом его сестры.
— Это верно, — ответил сэр Джозеф, — что я сказал врачам, что был знаком с заключенным. Разумеется, тюремщики и власти ничего об этом не знают.
Он был настолько растерян, что голос его звучал слабо и бессильно.
— Думаю, это неважно, — сказала она спокойно. — Если тюремщики не знают, оно и к лучшему; вы можете легко сказать, что лечили молодого человека от — ну, скажем, эпилептических припадков, и так узнали, кто он таков. Но вы поведали об этом только его сестре. О! — добавила она с нетерпеливым жестом. — Сгодится любой рассказ; нет никакой разницы между ними, и вы лучше меня сможете их придумать.
— Но… — начал врач, на этот раз дрожа.
Ужасно бледная, необычная, она выговорила грудным голосом, хотя мягко, без выражения:
— Я отправлюсь туда, и вы возьмете меня с собой.
Сэр Джозеф Рэндор зашел к директору тюрьмы с весьма достоверным рассказом.
Заключенный, по его словам, известен ему как отпрыск очень уважаемых родителей; людей, видавших лучшие дни, а ныне сломленных бедами. Он знаком с этой семьей. Мальчик вызвал в нем особенный интерес, поскольку попал в больницу, с которой он тогда был связан, со своеобразной формой эпилепсии, и помимо того, что он немного знал семью, случай заинтересовал его также как и специалиста. Он может сказать наверняка, что заключенный совершенно не отвечает за свои поступки, хоть и выглядит вменяемым; он умен и был одним из лучших учеников в своем классе.
— Вот увидите, — продолжал он, — каким ударом это будет для его семьи. Его родители вряд ли это переживут. Накажите убийцу, но только если считаете его виновным и вменяемым. Но не допытывайтесь, каково его имя; оно никому не важно, кроме его близких.
— Ага! Теперь понимаю, — сказал директор, давний знакомец доктора.
— Но я бы хотел попросить вас еще об одном. У него есть единственная сестра, и она каким-то образом догадалась, что ее брат совершил преступление; я, право, был крайне удивлен, когда она появилась сегодня в моем кабинете. Она ничего никому не расскажет, она просто хочет повидаться с братом. Возможно, она знает обо всем гораздо больше других. Собственно, я слишком увлекся предисловиями, вот о чем я хотел бы попросить — не разрешите ли вы провести сюда сестру на свидание с братом и проследить, чтобы сообщение об этом не попало в газеты?